Петька — Казак от воспоминаний ли, но как–то быстро хмелеет, и все не может угомониться:
— Там такая ксива, такой сертификат приложен, такой, такие печати понавешаны, и все с личной подписью монарха ихнего — мол, своей личной волей велю считать, что девственница! А значит, так оно и есть, а кто сомневается — враг меня и государства, со всеми из него вытекающими! В любой семье, если такую взять — почет уважение всей семье, и диплом будет висеть на стене до третьего поколения, пока не стырят… Нечто я не человек?
— Ты конечно человек, но баламут — ой–ей! — перечит не переча Леха, одной парой слов отчерчивая характер напарника, а интонациями неповторимость особенностей.
Петька — Казак — пластун от бога, умеющий так прятаться, что, пока не наступишь, и не обнаружишь, в засадах лежать тяготится. — Лучше проникнуться, чем дожидаться, — говорит он, путая слова. Деятельный, неугомонный, страшный во хмелю и «навзводе» — не остановишь, не уймешь, если вошла какая–то бредовая мысль в голову. Мастер ножа. Лучший пластун группы и… седьмой — «последний». Звеньевой той руки, которая рискует больше всего, что подставляется первой. Иной раз генерал в Африке, но вечным старлеем по России — самый младший по званию среди присутствующих. Но специальные части всегда отличала несоразмерность, и козырять званием считалось дурным тоном. Случалось, что командиром разведроты ВДВ (на капитанской должности) был лейтенант и оставался лейтенантом за свою отпетость весьма долго, кроя все рекорды, шагая по ступеням лишь по выслуге лет и грехами своими скатываясь назад.
Никто из них больше не состоял на «государевой службе», все как бы враз остановилось, уморозилась выслуга, исчезли сами, обрезали связи. Не числились «пропавшими без вести», не ходили в школьных примерах («героических покойниках»), только шепотком в родственных, но уже едва ли схожих подразделениях, говорили примерно так, как принято говорить о недостоверной легенде, о соре в избе, о веревке в доме повешенного…
«Какой водой плыть, ту и воду пить!» — сыскал Седой слова утешения в наемничестве.
Война грязна, там все сгодится, но жить в миру. Потому осваивали — «купались в грязи» в пору наемничества, но мылись в трех водах до возвращения домой. Заимка Седого — что чистилище. Ходя лишь только самыми первыми контрактами заказывали (надеясь здесь найти) очередные костыли собственным хромым убеждениям, вскоре привыкли и под собственную мысль об этом не спотыкались.
Каждого по сути «ушли»… Но отсутствием умножили слухи средь «своих», уже бывших, поскольку принадлежали тому племени, про которое во все века было принято уважительно говорить: «старая школа», да и возраст соответствовал… Вона — в пол башки седины у каждого! А хозяин — так сивый полностью.