И вот придумали Директорию.
Этот новый опыт продолжался четыре года и был произведен добросовестно, людьми по большей части честными и благонамеренными. Несмотря на это, новоявленная республика скоро превратилась в самый нестройный хаос. Меньше жестокости, но гораздо более безначалия — таков был характер нового правления. Обвиненным не рубили головы, но ссылали в заточение; никого не принуждали под страхом казни принимать ассигнации вместо наличных, но никому и не платили.
Удивительно ли после этого, что Франция стремглав бросилась в объятия юного полководца, завоевателя Италии и Египта, чуждого всех партий, показавшего к ним
презрение, одаренного удивительной силой воли? Он обнаруживал равную способность к делам гражданским и военным, в нем уже можно было предугадать честолюбие, не только не пугавшее умы, но даже принятое как надежда.
Молодой Бонапарт, счастливый и победоносный, избежав опасностей и смерти как на море, так и в пылу сражений, возвратился из Египта во Францию почти чудесным образом, и при первом его появлении Директория пала. Все партии бросились к нему, прося порядка, победы, мира.
Но опасно было раздражать умы внезапной переменой, и, чтобы подчинить утомленную Францию самостоятельной власти, надлежало сначала провести ее через правление переходное, полное славы, благотворной силы и притом полуреспубликанское.
Одним словом, прежде чем достигнуть Империи, нужно было миновать Консульство.
Я начинаю свой рассказ с 18-го брюмера VIII года (9 ноября 1799 года)>1.
Когда закон 19-го брюмера, устанавливающий временное Консульство, был обнародован, три консула (Бонапарт, Сийес и Дюко) переехали из Сен-Клу в Париж. Сийес и Дюко, бывшие членами Директории, уже имели помещения в Люксембургском дворце, а генерал Бонапарт, оставив свой маленький дом на улице Победы, переехал во дворец вместе с женой, усыновленными детьми и адъютантами. Сблизившись со своими двумя товарищами, среди развалин прежнего правительства он начал заниматься делами — с присущим ему точным и быстрым умом и той необыкновенной стремительностью, которой отличались его действия в военное время.
Сийес готов был употребить все средства, чтобы уничтожить предыдущее правление, глубоко им презираемое. Это был второй человек в Республике, творец лучших и самых великих постановлений. И теперь, когда война предназначила первое место военному гению, Сийес, никогда не носивший шпаги, встал рядом с генералом Бонапартом: такова сила ума и таланта.
Но как только пришлось заняться делами, выяснилось, что Сийес, угрюмый и настойчивый в своих мнениях, приходящий в раздражение от малейшего противоречия, не может долго выдерживать соперничества со своим молодым товарищем, который был способен работать день и ночь, которого не смущало никакое противодействие, который был резок, но не угрюм, умел обворожить людей, когда хотел, а когда не находил нужным — покорял их своей воле силой.