Разделив виновных на непримиримых врагов Республики, то есть преступников, продавших себя иноземным властям, и граждан заблудших, которые с помощью войны хотели лишь избежать преследований, Первый консул перечислял постановления, которые могли их успокоить и обратить к новому правительству. Он упоминал об уничтожении закона о заложниках, о возвращении церквей служителям алтаря, о дозволении праздновать воскресные дни; обещал полное прощение всем, кто покорится, покинет сборища мятежников и сложит оружие, предоставленное Англией. Но затем прибавлял, что сила будет немедленно употреблена против тех, кто станет упорствовать в восстании.
В конце прокламации было сказано:
«Правительство простит, оно пощадит раскаяние, снисхождение его будет полным и всеобщим. В то же время правительство поразит каждого, кто после этой прокламации осмелится противиться верховной власти народа... Но нет! Мы непременно во всех увидим одно общее чувство: любовь к Отечеству!
Служители Бога, любви и мира будут первыми сторонниками согласия и примирения. Да обратятся они к сердцам словами своего божественного Учителя; да принесут они в храмах, снова для них открытых, жертву во искупление преступлений войны и пролитой в ней крови!»
Эта прокламация, подкрепляемая грозной силой, могла иметь хорошее действие, особенно при новом правительстве, совершенно чуждом неистовства и ошибок, которые послужили поводом к междоусобной войне.
Первый консул решился, кроме того, торжественно обратиться к врагам внешним, к Австрии и Англии, двум державам, которые не подавали и признака сближения с Францией и, казалось, стремились вести с ней бесконечную войну.
В самый тот день, когда конституция облекла его в новое звание, Бонапарт решился обратиться к враждебным державам с мирными предложениями, желая тем самым, в случае отказа, публично показать их несправедливость и предвзятость. После того он мог смело взяться за оружие, в твердой уверенности, что на его стороне будет мнение целого света.
Все французские агенты, представленные к иностранным дворам, находились еще в Париже, потому что их хотели аккредитовать именем правительства, только что окончательно утвержденного. Теперь Бонапарт отдал приказ, чтобы они отправились к местам своего назначения.
Генерал Бернонвиль поехал в Берлин, Алькье — в Мадрид, де Семонвиль — в Гаагу, Бургоэн — в Копенгаген.
На Бернонвиля была возложена ловкая лесть: ему поручили выпросить у Фридриха-Вильгельма бюст Фридриха Великого, для помещения его в Галерее Дианы Тюильрийского дворца. Первый консул украшал эту галерею изображениями тех великих людей, которых особенно любил.