– Правильно, да? Вот так? – Она пыталась танцевать и говорить сразу, получалось сумбурно, но я понимала ее. – А еще можно поделить нас на две группы, сначала одни выходят, потом другие, а потом все вместе, да?
– Да, – ответила я с трудом, глотая ком в горле. – Ты большая молодец. Продолжайте дальше.
Я нажала “Play” и быстро вышла в свою каморку, и там, закрыв за собой дверь, села за стол, и зажав кулаками губы, уронила слезинки: одну, вторую, третью… Мне бы радоваться, четыре из пяти сдали экзамен на «отлично», но… Лера не встала и не станцевала. Моя надежда рухнула. Пони обошла изабелловую лошадь на корпус.
Ко мне постучалась Лера, зашла робко и села на стул напротив. Долго молчала и наконец решилась:
– Мама, я не хочу танцевать.
И я увидела (или мне показалось?) в ее взгляде вызов.
А я хочу. Я хочу, чтобы ты танцевала, дочь. Потому, что наша семья – это ты и я. Потому что мои родители никогда не считали танцы серьезным занятием. Потому что ты можешь, у тебя есть все. Лера, мы танцуем с тобой с садика. Десять лет. Куда ты потом себя денешь? Чем займешь себя? Ты ведь еще не знаешь, дочка, как тяжело резко менять свою жизнь, а я знаю.
Но я почему-то чувствовала, что решение Леры – не прихоть, не каприз.
– Ты уверена? – спросила я вслух.
Лера кивнула.
– В любом случае резко бросать танцы нельзя, – сказала я спокойно. – Могут начаться проблемы со спиной, коленями. Будем потихоньку снижать нагрузки. На сегодня все. Иди, переодевайся, а потом вместе пойдем домой. Завтра посидишь в зале, посмотришь на репетицию, может, подскажешь чего, идею подкинешь.
Лера обрадовалась, посветлела лицом:
– Спасибо, мама, – сказала она и ушла.
Я тяжело выдохнула, откинулась на спинку стула и разжала кулаки. На ладонях остались следы от ногтей.
А там, в зале, гремит моя музыка.
Ритмично топают мои ласточки, так, что стол подрагивает. Я не выдержала, вскочила, вышла в зал:
– Что за грохот? Как табун лошадей несется! Легче, легче, не пятками, а носочками! Теперь все вместе: и раз, и два, и три, и четыре!
4. Рита
Анна Борисовна громко считает, хлопая в ладоши: «И раз, и два, и три!» Репетиция длится третий час. Девочки устали, выдохлись, но танцуют, не жалуются, терпят. Я прониклась к ним уважением.
Моя Маша стоит крайняя во втором ряду. Я с удивлением вижу на ней совершенно новое выражение лица – сосредоточенная радость. Она, несомненно, очень устала, но стойко повторяет один и тот же кусок, и видно, что танец приносит ей истинное наслаждение.
Я сижу на маленьком стульчике у двери, мне некуда деть руки и ноги и совершенно непривычно ничего не делать. Седьмой час; обычно в это время в театре полным ходом идет репетиция, разгар рабочего дня. Я так давно живу в бешеном ритме актрисы, так привыкла к хронической усталости, бессоным ночам и постоянному нервному напряжению, что мне кажется, что я сейчас – не я, это не из моей жизни – сидеть и ничего не делать, смотреть на Машку и пытаться не думать о театре. Сегодня меня заменяет эта корова Рыжова, которая снова разругается с Андреем во время третьего акта, а он опять напьется вдрызг и заснет в зрительном зале, скрючившись в кресле.