Моросил мелкий дождь. Видимость в поле не превышала и 50 метров, так что даже из близстоящего дома разглядеть сквозь туман, что именно мы делаем, было трудно. Несмотря на свою слабость и болезнь, я активно помогал раскапывать землю. Копали мы очень осторожно, чтобы не повредить возможные останки человека или не ударить лопатой по какому-нибудь старому снаряду. После трёх часов раскопок, потратив огромные физические силы, под усилившимся дождём, мы, грязные и уставшие, уехали с поля ни с чем, кроме перепачканной одежды и плохого настроения. Вернувшись в домик, все молчали. И хотя Александр не показывал виду, что всё идёт не так, наши помощники не скрывали своих расстроенных чувств… Последние люди, кто был с нами в этом деле, практически потеряли к нам с Александром доверие, а я потерял всякий настрой, надежду и веру во всё, что мы когда-то затеяли. «Но я же накануне ничего не выдумал, – продолжал размышлять я, – что происходит со мной?»
Нам предстояло ехать в обратный путь из Курской области. Утром я проснулся раньше всех и твёрдо решил спросить у маятника (а у кого же ещё?) про эту ситуацию в поле и про то, как же мне жить дальше. И, к своему удивлению, я опять очень отчётливо стал ощущать, что от задаваемых вопросов рука отклоняла маятник с ощутимой силой к буквам, последовательно складывающимся в слова (которые я потом записывал на другом листе). Более того, в какой-то момент, когда я постоянно откладывал нить с маятником, чтобы записать очередное слово, моя рука с вытянутым указательным пальцем сама стала двигаться то к одной букве, то к другой, а палец, уже без маятника, указывал мне последовательно на нужные буквы. Если я «читал» всё слово правильно, то сам каким-то неведомым мне образом «понимал», что информация принята верно, как будто кто-то тихонечко заставлял мою голову делать небольшой кивок, это и был внутренний ответ «да». Тогда я брал ручку и записывал слова на бумаге. «Что происходит? Это сон?! Кто или что заставляет руку указывать на буквы? Кто или что слышит мои мысленные вопросы и дает ответы?!» Холодок то и дело пробегал внутри, потому что всё происходило наяву, а объяснить сам себе происходящее я не мог…
Я поделился с Александром и с нашими помощниками «свежей» информацией о том, что на свой вопрос «Почему мы ничего не нашли в поле?» я получил вполне очевидный ответ, что на такие дела и расследования с раскопками у нас попросту нет разрешения, что мы не думали о том, что будем делать с находками дальше и что это было бы очень опасно – найти старый снаряд и тем более – останки человека. У правоохранительных органов появилось бы столько вопросов, к которым мы явно не были готовы, что положительных эмоций от таких находок было бы несоизмеримо меньше, чем возможных негативных последствий.