– Бедная женщина, как я ее понимаю! – похоже, не одна я наблюдаю за Марининой мамою. Очень ухоженная хрупкая пожилая дама вздыхает, снизу вверх взирая на своих спутниц: двух огромных теток, схожих лицами и их выражениями. – Ведь и мне тоже Марина была – как дочь! Пусть она не проработала у нас и дня, пусть не принесла никакой пользы общему делу, но… пока я общалась с ней, ну, на собеседовании, ощутила такой прилив нежности, настоящие материнские чувства…
Я потихоньку понимаю, кто это. Павлуше кто-то рассказывал, что незадолго до смерти Марина очень нуждалась в работе и влезла во что-то первое попавшееся. Какой-то журнал, с мизерными ставками и чопорными начальствующими дамами. Вероятно, этих дам, а точнее теток – для дам слишком суетливые – я сейчас и наблюдаю. Стою тихо-тихо на крылечке, и невольно слышу весь их разговор.
– Да, девочка вызывала желание о ней заботиться, – хмуро изрекает одна из теток. – Глаза вроде живые, умные, а одета, как… Впрочем, какая уже разница.
– А разговаривала как? – поддержала вторая. – Никакого почтения к тем, кто главнее! И должностью, и жизненным опытом… Нуждалась, нуждалась в воспитании, потому вызывала родительские чувства. Впрочем, нам же объяснили, она умалишенной была, что с нее спрашивать… Бедняжечка!
Третья собеседница, та, что затеяла разговор, смотрит одобряюще, радуясь такому единодушию компании. Потом еще раз вздыхает и решается на главное.
– Может, мы действительно, как-то переборщили с замечаниями. – жмется она. – Может, для ее больного сознания они показались слишком строгими. Ну, там, про внешний вид. И эти ваши колкости про маньяков, которые появляются в городе из-за женщин, которые так одеваются… – видно, что дама заговорила о вещах, важных для всей троицы. – Может, мы слишком открыто с ней разговаривали… Но ведь на работу в результате приняли, и место предоставили самое лучшее. И я ответственно заявляю, нашей вины в ее смерти нет и быть не может совсем…
– И непонятно, чего нас сюда вообще пригласили. Я и дня с потерпевшей знакома не была… – неожиданно резко вставляет одна из теток. Другая ее обрывает, испуганным успокаивающим жестом.
– Приглашают всех, кто в последние дни общался с умершей, – терпеливо объясняет дама. – И потом, мы упоминаемся в ее предсмертной записке. Вы разве не знаете? Мне это тот мальчик сказал, что всех с приглашением обзванивал…
– Да? Правда? – оживляются остальные, явно польщенные. – Надо же… И что она нам завещает?
Я не выдерживаю:
– Завещает любить ближних, поступать честно и не быть дурами! – без всяких на то прав – вмешиваюсь. – Просит не являться на похороны, если вы идете туда из вежливости или от страха показаться нечуткими и причастными к доведению до самоубийства… Впрочем, не обращайте внимания. Она сама не знает, чего просит. Ведь в случае выполнения ее просьбы похороны будут совсем безлюдными…