– Приедешь? Мне очень плохо, – я уже подъезжала к дому, когда Боренька позвонил мне. – Я думал вчера, что иду на полчасика… Провалялся в небытии весь день. Тебя нет, денег нет, смысла нет, я окончательно испоганился…
Через три минуты мы валялись в постели и несли дуг другу смысл, радость и веру в нашу исключительность.
– Я окончательно на все решилась. – наконец исчерпав поток бессвязных радостных междометий и любовных заверений, я обрела возможность связно разговаривать. – Мы уедем. Или, если нет, то останемся здесь, но совсем по-другому. Не будет больше Павлика, не будет моих попыток сделаться «как все нормальные»… Я уйду с работы, займусь твоей группой, мы добьемся всего и… Ты веришь мне? – Боренька смотрел куда-то в сторону и казался опечаленным.
– Нет, – ответил он. – Не верю, но очень хочу верить. С одной стороны. А с другой – хочу, чтобы ты одумалась и оставила меня. Я качусь на дно и увлеку с собой всякого, кто окажется рядом…
Я отмахнулась от всей этой его депрессивной самокритики и продолжила.
– Знаешь, почему я так долго держалась за Павлика? Ну да, он очень хороший, ничего плохого не сделал, замечательный и прочее, но и еще одно важное… Самое важное – он готов завести со мной полноценную семью. Готов растить приемного ребенка. Не родную кровь, а – приемыша. Это ведь очень редко, когда человек, способный иметь собственных детей, вдруг соглашается на такое. И вот я не хотела терять его из-за этого. Я такая глупая… Да, глупая? Я как-то совсем не думала, что ты ведь любишь меня. По-настоящему, а не ради самопожертвования. И ты, конечно, тоже хочешь семью, ты ведь не мальчик уже совсем и мы сможем вместе…
– Ох, Сонычко, не ковыряй мне сердце, – он прижал меня крепко-крепко, будто я боялась, а он охранял от страхов… – Я и сам раньше часто думал. Нормальная семья, дети… А сейчас понимаю – ну какая у меня может быть нормальная? Самое честное – не брать на себя ответственность, которую не сможешь тащить. Хоть в чем-то нужно быть честными… Чтобы заводить детей, нужно скакануть лет на десять назад и там начать все по-другому… Все заново. Да и то, уверен, скакнув, мы все равно бы жили так, как прожили…
Он много чего еще говорил, а я тихо-тихо плакала. Потому что ответ на мой самый важный вопрос уже был дан. Потому что никакого будущего с Боренькой больше не существовало. И даже если бы потом он изменил бы свое мнение – а он пытался, как только узнал, что я решилась на окончательный разрыв, стал говорить, мол «пусть будет по-моему», – все равно я не смогла бы уже забыть его первой реакции. Потому что я не вынесу, если будет «по-моему», попросту не смогу с этим жить. Мне важно, чтоб по обоюдному желанию, чтоб оба – страстно и с верою, чтобы оба – с радостью… И Боренька оказался не тем, с кем это было бы возможно.