Зачем, для чего на самом деле я делаю это? — кто может объяснить мне? я не понимаю… Что двигало мною — незлым, в общем, человеком (пусть эгоцентриком) — когда я взялся за это жестокое дело, что заставляет продолжать его спустя много лет, когда мне наконец стало ясно его существо, и подоплека, и конечная цель, и даже (шепотом) — заказчик? Что привязывает исследователя к подопытному, заставляет час за часом и день за днем наблюдать за беготней показателей, отражающих малейшие перемены его настроения, его радость, печаль, тоску, ярость, страх — следить, замирая, затаивая дыхание, забывая про сон и еду? Вместе радоваться, вместе печалиться, холодеть от страха вместе с ним и за него, чтобы он не ошибся, не сбился, не погубил себя, чтобы не вытянулись в прощальную прямую линии самописцев? Слышь, кто–нибудь — дай ответ!.. — Не дает ответа…
Мозг, будучи комком нервных клеток, сплетением нервных волокон, принимая в себя сигналы от нервных окончаний по всему организму — тепло костра, сладкий вкус меда или горечь полыни, звуки любимой мелодии, свет из высоко глядящего окна — но, главное, боль! боль: отовсюду — от кончиков пальцев, из глубины кишечника, от нервных окончаний, реагирующих на ожог, и от тех, что расположены на черепе и в сосудах, питающих его содержимое — сам по себе мозг не чувствителен к боли, он не подозревает, что и сам может подвергнуться угрозе, насилию, не замечает происходящего разрушения, потому и не сопротивляется и погибает бесстрашно и бессмысленно. Были такие фильмы, научно–популярные фильмы, где в целях популяризации медицинской науки показывалось, как после трепанации черепа профессор тычет в мягкое, беззащитное тело мозга находящегося в сознании пациента иглами своих электродов, а пациент в это время улыбается и рассказывает анекдоты. Потом ассистент подает на электроды, воткнутые в мозг пациента, слабое электрическое напряжение, и пациент, продолжая сознавать, что находится в клинике у доброго профессора — видит наяву свое, например, детство: вот он совсем маленький, он живет с мамой летом в деревне, они идут утром на реку, он купается, ему весело и хорошо, вода приятно холодит его маленькое, нагревшееся на солнце и загорелое тельце, его давно умершая мама сидит рядом на берегу и улыбается ему; «Мама, смотри как я плаваю!» — кричит он ей, и она смеется и грозит ему пальцем шутливо; по косогору спускается также давно умерший отец — в белой длинной рубахе–толстовке…
А мог бы ассистент взять, и напряжение–то дать не слабое, а побольше — из научного интереса — что ему стоило: так чтобы задымилась, закипела нежная мозговая плоть, и закричал последним, нечеловеческим криком веселый пациент доброго профессора, и отправился навстречу своим давно умершим родителям — уже без возврата; и чтобы вытянулись наконец в строгую и скорбную прямую, как бы отдавая прощальный салют, линии самописцев.