— Ну, в самом деле, — будто с кафедры рассуждал Николай Николаевич, — если фактические воплотители этой реальности теряют ощущение, хотя бы интуитивное, имманентного смысла своего существования — их существование не может продолжаться.
И Николаша практически все понимал.
— Но если вы утверждаете, — спрашивал уже он с серьезным видом, — что трансцендентная сущность недоступна нашему непосредственному восприятию, ведь это значит, что мы не можем понимать, что за смысл она воплощает?
— Конечно, молодой человек, не можем — отвечал ему Николай Николаевич.
— Однако при этом понимаем его имманентную необходимость?
И так далее.
— Случай с вами, мой молодой друг, — всего лишь через каких–то несколько дней подобрался к интересующей Николашу сути говорливый старик, — один из многих, знаете ли, прорывов как бы ослепшей без реализации, как бы смертельно больной трансцендентности, пытающейся вновь вернуть равновесие — то есть, в некотором роде, «выздороветь». Однако в сложившейся ситуации ставки, видите ли, слишком высоки, поэтому и накал, как бы это лучше выразиться, «страстей» — столь высок.
Что–то этот разговор про «накал страстей» Николаше не очень понравился.
— А какое… какое это имеет отношение… ко мне?.. — спросил он, предчувствуя, каким будет ответ.
— К вам, молодой человек, это имеет отношение самое прямое… Боюсь… — Николаша помертвел, — что вам выпало это самое равновесие восстанавливать…
Помолчали.
Когда пауза стала явным образом затягиваться, Николай Николаевич нарушил ее, но как–то очень робко:
— Ну, скорее, знаете ли, пытаться восстанавливать… и… И вы в любом случае — не единственный, уверяю вас — не единственный, кому… кто…
Все это время Николаша сидел, чувствуя странное спокойствие.
— И что же я должен делать? — несколько невежливо перебил он и так смущенного своими словами старика.
— Боюсь… Николаша, боюсь, что этого никто не знает.
— Даже вы?
— Увы, даже я. Хотя, как вы могли, имели, так сказать, случай убедиться, довольно осведомлен о… обо… в общем, обо всем этом.
Снова помолчали.
И снова паузу нарушил Николай Николаевич:
— Видите ли, мой друг, я склонен думать, что в положении, когда никто ничего не знает, ничего делать и не следует.
— Вот как? — протянул его подопечный, с иронией, но и не без надежды в голосе. — А как же тогда…
— Видите ли, я полагаю, что не в скромных человеческих силах сознательно совершить что–либо необходимое для решения этого, в некотором роде, вопроса. Вы… кхм… скорее всего, более не принадлежите сами себе…
Этого бедный парень не выдержал:
— Да?! — почти закричал он. — А кому же тогда по вашему?! Этой вашей транс цен ден тальной сущности, будь она неладна?! Ничего себе! Как же мне жить–то в таком случае?! Я жить хочу, между прочим! Сам хочу! А не в качестве какой–то комнатной собачки какой–то там, черт ее знает чего!..