«Трава забвения»[1] - самое сильное, поразившее меня название–образ, который я когда–либо встречал в литературе, он врезался в память и околдовал меня навсегда; я не мог удержаться, чтобы не вставить его где–нибудь — это было бы просто выше моих сил. Каждый раз я решаю, что вот это мое «произведение» — последнее, наконец. Я так решал уж несколько раз; так решил и теперь — и понял, что наконец должен использовать, ну, хотя бы упомянуть этот образ; другого случая может не представиться.
Я вернулся к тому сюжету (хотя какой там у меня может быть сюжет) и к отрывку, написанному — все же — так давно; к этим роковым для многих из моего — да и не только моего — поколения символам: скамейке и скверу, дав им совсем другую роль, наделив совершенно другим значением — но вернулся, ибо только теперь, спустя многие годы, наконец, понял: что именно хотел и должен был рассказать, и какой в во всем этом смысл, и почему раньше мне это казалось преждевременным и глупым.
* * *
Остаток дня и вечер прошли как обычно, ничем особенным не отмеченные. Подошла ночь; в открытую форточку продолжало тянуть легким, детским, напитанным талою влагой воздухом. Запах его дразнил и волновал, жизнь казалась такой же воздушной, невесомой; так и обещала впереди какие–то простые свои радости — встречи с друзьями, незатейливая болтовня; быть может, замешавшаяся меж ними — влюбленность; снова болтовня, снова встречи… Утреннее, приключившееся с ним необыкновенно–странное происшествие, совсем перестало тревожить Николашу, забылось почти, вытесненное всеми этими простыми и приятными мыслями, постепенно навеявшимися и окутавшими его, пока пил он уже поздним вечером на кухне бледно–желтый чай, подливая кипятка из старенького электрического чайника, не переставая безотчетно принюхиваться по–собачьи к струе свежего воздуха, лившейся из форточки, обжигаясь горячим чаем, подхватывая языком с хлеба так и норовящие сползти капли кисло–сладкого варенья. Звездочки отраженного от вечерней кухонной лампы света чертенятами плясали на блюдцах и ложечках. Совсем позабылись ему и встреченный незнакомец и странные немного слова, сказанные им на прощанье.
Чай, который пил Николаша, назывался «Здоровье» — довольно безвкусный, он был очищен от кофеина, да заодно — от вкуса и запаха. И то и другое считалось вредным для здоровья. Кофеин, от которого был очищен чай, шел на приготовление тонизирующих коктейлей под тем самым названием, подающихся в барах, а также специальных, одноименных и того же назначения таблеток, которые рекомендовалось принимать после еды. У Николаши был знакомый в ближайшем баре — из подъезда сразу налево, за углом — бармен Николай: он и рассказал когда–то про все эти манипуляции; сын его учился в институте пищевой промышленности и утилизации отходов.