— Не ищи меня… я оставляю тебя навсегда… я не справился со своею, быть может, и тебе непосильной задачей, как непосильна она может быть всякому смертному… но мы — я и ты — попытались; мы — ты и я — будем продолжать эту пытку: ты — здесь, я — там, куда ухожу… потому что теперь тебе стало так же дорого все, что было так дорого мне, а прежде — тому или тем, кто послал меня и тебя в этот мир, телами своими и душами, словами и желаниями, заблуждениями и раскаяньем удерживать крохотный его кусочек, точно безымянную высоту, одну из бессчетного их числа в вечной и недоступной нашему — не только пониманию — но даже и восприятию битве со все поглощающими дикостью и хаосом небытия.
Я приблизился к нему, увидел, как он вышел из своего, похожего на безумие, оцепенения, как стал задумчив и уселся у стола, положил на него локоть, подпер щеку рукой; затем опустил в нее лицо. Вдруг поднял лицо и стал шарить в воздухе взглядом — я замер, стоя почти что прямо перед ним. Наконец он тоже замер, глядя прямо мне в глаза.
— Мальчик мой, бедный мой, славный мой мальчик, ты достиг большего, чем я мог мечтать — ты почувствовал и понял то, что кроме тебя никто не смог бы почувствовать и понять. Да, ты прав… Я пока еще здесь, но уже ухожу, просачиваюсь, капля за каплей, через ставшую совсем редкой ткань твоего, теперь уже только твоего — мира, испаряюсь — облако за облаком — и скоро даже памяти обо мне не останется в нем, в этом мире, бывшем когда–то частью меня самого, частью которого был я до недавнего времени, пока не настал мой час, пока была во мне нужда — состоявшая, быть может, всего лишь в том, чтобы привести в него — тебя. Теперь я спокоен. Теперь я точно знаю — ты победишь. Ты не явишься светоносным героем с огненным мечом в деснице, не воссядешь справедливым и мудрым царем, пасти заблудшее человечество. Ты останешься всего лишь таким же вечным бродягой, бездельником в глазах глупых и таких дорогих нам обоим людей, ты не совершишь ни одного подвига, о котором они станут слагать легенды и песни — ты просто будешь здесь. Но я точно знаю, что ты исполнишь все, что тебе предначертано, до конца; ты не отступишься, как я когда–то, ты сможешь, ты сможешь… Прощай.
Николай все понял. Он опустил взгляд, сквозь его врожденную мягкость и пришедшую — в награду и проклятие за испытания — мудрость уже проглядывала суровая уверенность настоящего — нет, не просто мужчины, но — мужа и воина. Воина армии, не знающей уставов и муштры, не нуждающейся в единоначалии — ибо вся она состоит из одной самосознающей себя воли — однако — нет, не к победе.