А Штрум… Он произносит это имя, по самому звучанию своему обнажающее весь комплекс преступного замысла Гроссмана.
«Главная роль — это Штрум, — восклицает Арамилев, — но Штрум не типичная фигура для такой роли… Штрум занимает непропорционально много места в романе. Он слишком много размышляет, слишком много говорит… Окружен такими же собеседниками…»
В рассуждениях Штрума Арамилев находит «метод провокации».
И дальше:
«Мы не Иваны, не помнящие родства… А в романе ни слова об этом нет… Большой идейный порок…»
Но это порок не главный.
А «главный порок» он формулирует так:
«Уничтожение еврейской нации не было главной программой фашизма. Когда Василий Семенович выдвигает еврейскую нацию на первый план, он снижает программу фашистов…»
И снова — второй раз — заявляет про Гроссмана:
«Он повторяет то, что писал о фашизме Фейхтвангер, который подходил к этому с сионистских позиций… И понятно, почему он сейчас в Америке. У него нет в этом разногласий с американскими фашистами. Но советскому писателю Гроссману нельзя было идти в этом вопросе по следам Фейхтвангера. Ему нужно было раскрыть фашизм не с позиций Фейхтвангера, а с позиций коммунизма, в духе указаний товарища Сталина… Штрум прикован к еврейской проблеме, его не заботит ни судьба советского народа в целом, ни судьба нашей страны… В эпопее о Сталинградской битве Штрума нельзя было ставить на первый план».
И в самом конце:
«Когда говоришь товарищам — поклонникам таланта Василия Гроссмана о том, что герои не удались, то выдвигается обыкновенно тезис — в романе и нет отдельных героев, а герои романа — весь народ, и в качестве такого коллективного героя выдвигается батальон Филяшкина».
Можно ли оспорить эту несомненную истину? Оказывается, можно. Таким путем: «Да, он героический, — восклицает Арамилев, — но чем кончил этот батальон? Он погиб до единого человека, — символ народа погиб!»
Так заканчивает Арамилев свою обвинительную речь — как на заседании военного трибунала. Надо же представить себе: не только народ убил, но и символ народа убил…
И я еще раз хочу напомнить, что в те дни слова, подобные этим, были равны топору и тюрьме. И каждую ночь из-за таких слов фабриковали дела и увозили людей. Это — воздух времени.
Провокатор Арамилев был притащен сюда, чтобы вывести Гроссмана, Твардовского и «Новый мир» на обстреливаемые рубежи. Но пока оба они слушают молча, немо. И по законам подлого времени они должны оказаться на разных полюсах…
Выступает полковник Маркин. Он считает, что «непоказ штаба портит любое художественное произведение», что Гроссман не запечатлел «мыслей советского командования».