На XIV пленуме Правления Союза писателей мною были сделаны первые попытки оценить роман объективно. <…>
В целом это — большое, значительное произведение, плод многолетнего труда, произведение, полное глубоких размышлений, написанное хорошим языком и радующее читателя правдивыми картинами жизни.
Можно поблагодарить издательство за помощь, которую оно оказало автору, чтобы эта ценная книга была доработана и увидела свет.
А. Фадеев
[82]
Эти воспоминания о последних днях Василия Семеновича Гроссмана мне хотелось бы начать словами Корнея Ивановича Чуковского о начале, о первых его шагах. В письме к сыну Н. К. Чуковскому 22 октября 1935 года Чуковский писал:
«…Читал ли ты в 10-й книге „Красной нови“ рассказ В. Гроссмана „Муж и жена“? Вот великолепный мастер, стопроцентный художник, с изумительным глазом, психолог — если не сорвется, выпишется в большие писатели. Во всем романе Казакова меньше ума и таланта, чем в нескольких строчках Гроссмана. После него трудно читать других советских писателей».
Этот отрывок из письма я получила от Елены Цезаревны Чуковской — словами не выразишь, как я благодарна ей.
Открывая новые и новые страницы в литературно-общественной деятельности Чуковского, не перестаешь восхищаться, как в течение многих десятилетий при самых первых шагах неведомых до этого писателей он определял сразу же их вес, масштаб и своеобразие будущей судьбы.
Грустно, что изведавший все виды травли и критики «на убой» Василий Семенович умер, не услышав этих простых и ласковых слов.
И еще несколько слов — беглых, случайно вырванных штрихов из «начала».
Когда я начинала работать и окунулась в литературу и особенно литературную жизнь (конец 40-х и начало 50-х годов), имя Гроссмана для меня было овеяно легендой.
Легендой было — как влюбился… Как женился… Как ходил за ней, Ольгой Михайловной, по пятам… И ушла она от своего мужа писателя Губера к новому мужу… Были у них с Губером два сына — Федя и Миша. Мальчики оставались с отцом.
Наступил 1937 год. И Губер был нежданно-негаданно арестован. И тут же явились к Василию Семеновичу, и в его квартире, на его глазах арестовали его жену Ольгу Михайловну как жену Губера, хотя она была женой не Губера, а Гроссмана.
И он как ни пытался, не мог ее защитить. Он — мужчина, муж. Ведь все истинные человеческие чувства были в нем так сильны. Мог ли он каяться, отрекаться от нее на собраниях, говорить, что не знал о ее тайных связях с Губером, что не отвечает за нее… Все, что говорило тогда бесчисленное множество людей.
Нет, он вел себя по-другому.