– Чтобы повзрослеть, нужно читать книжки, которые тебе нравятся?
– Чтобы повзрослеть, нужно прожить нужное количество лет и заботиться о людях, зависящих от тебя. Иногда случается что-нибудь вроде войны, и все дети взрослеют одновременно и раньше, чем необходимо. Если войны нет, некоторые могут повзрослеть раньше прочих, потому что жизнь займется ими отдельно и по полной программе, но я тебе этого тоже не желаю, как и войны. Наименее печальный способ повзрослеть немного раньше – добавить к своему жизненному опыту немного чужих переживаний. Опыт авторов твоих дурацких сказочек таков, что, поделившись с ними своими мыслями, ты только деградируешь. Они не ставят вопросов вовсе, или сами же на них и отвечают, оставляя читателя в дураках.
– Папа, о чем ты говоришь? Какой опыт, какие вопросы? Ты как с неба упал! Не нужны мне ни вопросы, ни ответы. Ни твои, ни чьи-нибудь еще. Дай мне спокойно пожить! Так, как я сама хочу, а не так, как ты считаешь нужным! Мне и в школе вопросов хватает, выше крыши!
Сагайдак замолчал, откинулся на спинку своего сиденья и просидел несколько минут, глядя в лобовое стекло. Людмила тоже молчала и смотрела на улицу в том же направлении. Она совсем забыла про потекшую тушь и покрасневшие глаза – отец часто заставлял ее забывать о естественных вещах, рассуждая на темы высокой морали. Петр Никанорович включил двигатель и резко рванул машину с места, направляясь домой.
Разговоры с дочерью всегда заканчивались отчуждением и молчанием полного непонимания. Иногда отцу казалось, что время безнадежно упущено, и они уже никогда не поймут друг друга. Ирина часто объединялась с Милкой в единый женский лагерь, и обе начинали объяснять своему мужчине гендерную разницу в мировоззрении. Он категорически отказывался эту разницу понимать и принимать, всякий раз начиная доказывать необходимость человеческого развития, вне зависимости от пола.
– Ты мучаешь девчонку своими претензиями, – говорила ему жена с глаза на глаз. – Она в конце концов возненавидит тебя. Не будет она читать Толстого и Достоевского, как ты не понимаешь! Ее волнуют совершенно другие вещи.
– Да не требую я от нее Толстого и Достоевского! Есть же Вирджиния Вульф, сестры Бронте, Джейн Остин. Жорж Санд, на худой конец. Они-то ведь точно писали о вещах, волнующих нашу с тобой дурочку.
– А ты читал кого-то из них?
– Не читал. Почти. Но это же классика.
– Они писали не так, как эти вещи видятся сейчас. И никакого опыта, кстати, девицам не добавляют, одни пустые мечтания.
Споры длились бесконечно, никому не приносили ни победы, ни удовлетворения, изматывали всех и постепенно превратились в одну из нудных подробностей обыденного образа жизни. Потом жена забеременела. Впервые за много лет. Она сказала об этом мужу ночью, в постели, в темноте. Они не видели лиц друг друга, только чувствовали тепло. Сагайдак тогда подумал о невероятности случившегося и стал невольно перебирать в уме возможные метафизические первопричины состоявшегося чуда, а Ирина долго и безуспешно ждала от него проявления чувств. Не дождалась и в гневе отвернулась, подавив острое желание отхлестать негодяя по лицу. Той ночью она почти не спала, только урывками проваливалась в полузабытье, перемешавшее сны с реальностью, утром очнулась злая и готовая к страшной мести, но мужа рядом с собой не обнаружила. Он встретил ее на кухне, сияющий от счастья, умытый, одетый, с приготовленным скромным завтраком.