Репортер вернулся из больницы в редакцию и позвонил Марии Павловне. Она снова стала плакать и жаловаться на отсутствие новостей от Мишки, но Николай Игоревич смог ее прервать и поинтересоваться домашним телефоном фабричного профорга. Женщина порылась в своем блокноте и спустя некоторое время сообщила репортеру требуемые сведения, после чего опять стала плакать. Самсонов бросил телефонную трубку и вышел из редакции на улицу.
Мороз отступил, воздух стал промозглым и сырым. Журналист остановился на тротуаре и задумался. Чем он занимается и зачем? Почему судьба Мишки Первухина выводит его на неприятную позицию конфликта с серьезными людьми, а он послушно следует путем проклятого? Если он и напишет что-нибудь о безвестном революционере, "Еженедельный курьер" его материал не напечатает, а для любого другого издания он – просто человек с улицы. Да и кому вообще понадобится этот юный бунтарь, занявшийся по глупости робингудовскими подвигами? Кто пожелает прочесть хотя бы строчку о нем? Прохожие обходили задумчивого журналиста стороной, некоторые его задевали и недовольно оглядывались. Он всем мешал.
Самсонов медленно отправился в служащую ему временным приютом коммуналку, где решительно подошел к Алешкиной двери и постучал. Тот долго не откликался, затем из комнаты донеслись шаркающие шаги, дверь со скрипом открылась и в проеме обнаружился потерявший себя хозяин. Отсутствующим взглядом обозрел он полутемный коридор и с нескольких попыток смог остановить его на посетителе. В затуманенном взоре Алешки не сразу, но постепенно прорезалось удивление.
– Привет! – как ни в чем не бывало почти крикнул Николай Игоревич. – Дело есть. Тут, понимаешь, такая ситуация… У тебя есть какая-нибудь куртка, старая? Мне на время, только на сегодняшний вечер. Мои все дома остались, а там сейчас жена, неохота с ней общаться.
Алешка смотрел на просителя долго и сосредоточенно, осмысливая его запрос. Затем молча углубился в свою комнату и вынес оттуда совершенно невообразимое тряпье. "А вдруг вшивая?" – с опаской подумал Самсонов, но машинально взял предложенный ему предмет верхней одежды и даже поблагодарил. То ли хорошее воспитание сказалось, то ли сработал эффект неожиданности, но уже через несколько секунд Николай Игоревич пришел к уверенности, что никогда не сможет это одеть. Получасовой санитарный осмотр и аутотренинг привели к перемене настроения, и он вышел на улицу в своем чудовищном наряде.
Самсонов прошелся по окрестностям, нашел магазинчик, купил в нем бутылку водки и упаковку сыра для тостов, затем пристроил бутылку за пазухой, а сыр – в кармане. Испытывая сложные чувства, он вернулся к картонажной фабрике и присел на лавочке за ближайшим углом в ожидании. Минут через тридцать закончилась смена, работяги хлынули через проходную на улицу и рассыпались в разные стороны. Журналист выбрал пару наиболее крикливых и недовольных жизнью пролетариев, активно решавших некий внутренний конфликт, и беззаботно приблизился к ним. Смысл дискуссии уловить сходу ему не удалось, но интуиция повела репортера вперед вслепую.