– Я не удивлена. Но сама отвечу иначе: я не могу забыть тех, кого помню. Они живут со мной день за днем, стоят над душой, маячат у постели. Не дают забыть о себе. И я помню их, хотя некоторых хотела бы забыть, поскольку память причиняет боль. А некоторых не хочу и не могу забыть, потому что без них, даже мертвых, жизнь станет темнее.
– А среди окружающих вас сейчас хотите кого-нибудь забыть?
– Едва не половину. У меня, видите ли, ненужно широкие знакомства.
– Но пустота и вероятнее, и хуже Ада.
– Да. После смерти. А сейчас я мечтаю свести к минимуму круг знакомых, пожирающих остатки моего времени.
– Если когда-нибудь действительно сведете – поймете, что и при жизни пустота не приносит счастья.
– Ерунда. При жизни от пустоты до поля чудес – один шаг.
– Причем здесь поле чудес? Мечтаете изгнать волшебство из нашего бытия? Учтите, оно существует не для нас с вами, а для тех, кто не знает реалий.
– Оно существует для тех, кто внутренне готов стать его жертвой. Кроликом в цилиндре. Или женщиной, которую распиливают пополам. На грязном полу, в полутьме. Раз за разом, с перерывом на обед. Под жадными взглядами публики, готовой растоптать или вознести до небес. Как ребенок отрывает бабочке крылья или отпускает ее – без всякой мысли, повинуясь только смутному желанию стать богом.
Овсиевская подозвала официанта, расплатилась и ушла, не попрощавшись с Самсоновым. А тот еще долго сидел в полутемном кабинете под нетерпеливыми косыми взглядами официанта и рассеянно крутил в пальцах вилку, словно пытался и никак не мог продемонстрировать трудный фокус.
12. Приют странников
Дверь несколько раз содрогнулась под мощными ударами снаружи, затем оттуда же донесся рык:
– Колька, хорош дрыхнуть, иди сюда!
Самсонов принципиально молчал еще секунд десять, но затем слабость характера дала себя знать, и он нехотя крикнул в ответ:
– Чего тебе?
– Иди сюда, говорю!
Алешка пару раз шлепнул ладонью о дверь, в комнате журналиста со стены посыпались лоскутья облупившейся краски.
– Иди к черту, мне некогда.
– Да выйди хоть, позырь.
Самсонов осознал бесполезность дальнейшего сопротивления, встал с раскладушки, воткнул ноги в тапки, обогнул окутанный полиэтиленом сервант и открыл зев в сумрак коридора, из которого проступал силуэт Алешки.
– Пошли ко мне, заценишь.
Мысленно чертыхнувшись, журналист поплелся за настойчивым соседом в его жилище, уныло готовя набор стандартных фраз для выражения своего одобрения чему бы то ни было. Он ждал новой порнухи, но вместо нее обнаружил в соседской комнате двух абсолютно непрезентабельных бомжей, один из которых имел великолепные косматые брови и находился в гораздо большей степени опьянения, чем его собутыльники. Второй бомж постоянно чесал у себя под длинной бородой, вынудив Самсонова боязливо поежиться.