Было из-за чего переполошиться старому кирасиру. Сорок лет он не видел родной Франции, а теперь сама Франция должна была пожаловать к нему в гости, на берег Волги, о существовании которого, возможно, и не подозревала, — французы всегда были не в ладах с географией.
К тому времени я уже порядком поднаторел во французском языке и за трое суток, не отрываясь, проглотил «Трех мушкетеров», после чего ходил как ошалелый. Понял я в этой книге не все, миледи и кардинал говорили чересчур высоким стилем, но главное все же уразумел. Неужели я увижу живого автора книги, которая так распалила мои чувства, что во время скачки по степи я все время представлял себе, что я — Д’Артаньян! Жалко, что здесь, среди калмыков, нельзя было найти остальных товарищей-мушкетеров. Братья мои были еще малы, и никакая фантазия не могла превратить их в Атоса и Арамиса, и не было среди калмычек той, которая могла бы заменить мне мадам Бонасье. Только рослый и грузный Шарль Иванович с его веселым и беспечным характером напоминал великана Портоса. Как и Портос, Шарль Иванович, бывало, разозлится из-за пустяка, припомнит пару сержантских словечек, обрушит гром с молнией на голову калмыка, но тут же успокоится. А Резу Алиевича, эконома, я отождествлял с Бонасье. Он тоже любил нашептывать на ухо Шарлю Ивановичу, ябедничать на меня, на отца и на Юрку-повара, а про калмыков и говорить нечего — он даже запомнил их всех по именам, чтобы легче было ябедничать. Хорошо, что Шарль Иванович не обращал особого внимания на его паскудства. Ну, просто вылитый Бонасье, будто господин Дюма с него писал своего героя. Мне также очень понравились слуги господ мушкетеров — Планше, Гримо и остальные. Они напоминали мне болгар — хитрые, ловкие, из любого положения найдут выход, совсем как мой отец.
Так вот, целый месяц мы жили в страшном волнении. Реза Алиевич в саму Астрахань съездил и привез на волах морской гальки, эту гальку мы насыпали перед парадными воротами усадьбы, чтобы она скрипела под колесами экипажей. Отец со своими калмыками выгреб из конюшен весь навоз, они утоптали землю внутри; запаха, конечно, вывести не удалось, но конюшни стали действительно графскими, так что самому графу не узнать. Комнаты во всем доме проветрили, калмычки натирали дубовые паркеты, мели, скоблили, чистили, в спальнях застлали свежее белье. Шарль Иванович освободил крыло, в котором проживал сам, оттуда выволокли мусор, скопившийся за сорок лет, и приготовили комнаты для гостей, а мы с Шарлем Ивановичем перебрались во флигель. Гостей ожидалось не менее сотни. Для их слуг в реденьком парке поставили огромный шатер и сбили нары, потому что слуги были капризные — не хуже господ и на полу спать не желали. Большая затеялась суета и суматоха, будто ехал сам государь-император Александр Николаевич. Старались даже пуще, чем для царя, особенно Шарль Иванович. Ай да господин Дюма — написал одну книжку и сравнялся с царем и богом. Вот что значит талант! Это я еще тогда уразумел своим мальчишеским умом.