Четвертый Дюма (Незнакомов) - страница 15

На этом закончилось наше пребывание у калмыков. Наутро нас проводили в степь, каждому подарили по дикому жеребцу (пока мы возвращались в имение графа, половина подаренных коней убежала обратно в Калмыкию, но я-то своего как следует привязал к карете, очень ему хотелось вырваться, он и лягался, и ржал, но веревка была крепкая). В усадьбу графа мы вернулись мертвецки усталые. Господин Дюма без просыпу спал два дня и две ночи, а встал, как огурчик, свежий и бодрый. Здоровый был мужик, хотя к тому времени ему исполнилось уже 56 лет. На следующий день мы отправились в Грузию, куда пригласил его грузинский князь, один из гостей графа, который за все двадцать дней ни на минуту не протрезвел, и когда он успел произнести слова приглашения, для всех так и осталось тайной. Запряг я графскую карету с гербами, которая предназначалась для нас, а багаж господина Дюма должен был ехать в отдельной карете, поклажи у него собралось не меньше трехсот ока, вот уж щедра Русь-матушка. Туда же положили и мои пожитки. Черного я оставил отцу, на дикого жеребца сел калмык, которого нам дали для услуг и который должен был сопровождать нас до Грузии, а потом вместе с каретой вернуться обратно. Я наскоро попрощался с родными, возвращаться в Астрахань я не собирался. Мать моя Цветана перекрестила меня и сквозь слезы молвила, что, может, отъезд в этот самый Париж принесет мне счастье, ишь, какой у меня господин — добрый и щедрый. Отец на прощанье хлопнул меня по спине и отвернулся, чтобы я не увидел его скупых мужских слез. Потом он сказал, что если я буду помнить, откуда я родом и где мои корни, то ни на какой чужбине не пропаду. Прощаясь с братишками и сестренками, я расцеловался со всеми — кто его знает, придется ли нам еще свидеться, — а Геника тайком сунула мне в руки перед самым отъездом узелок с каким-то пирогом, испеченным по французскому рецепту. Шарль Иванович подарил мне один из своих сержантских пистолетов, самое дорогое, что у него было, и долго не выпускал меня из объятий. Грустно было старику, сильно он привязался ко мне. Да и мне было не легче, ведь он был благородным человеком, настоящим мушкетером, и я очень благодарен ему за все. Господина Дюма провожали по-царски. С графом он целовался так долго, что в конце концов стало даже неприлично, графиня Ольга по русскому обычаю перекрестила его на дорогу, а барышни сделали реверанс на французский манер. И мы понеслись по калмыцким степям под охраной стражи князя Тюмена, потому что в округе было неспокойно и степь кишела разбойниками и бродягами. Мы ехали на юго-запад, к Северному Кавказу, в город Грозный. Наш калмык знал дорогу, так что мы не плутали и ехали быстро. По дороге нагляделись на калмыцкую бедность. У князя Тюмена жарят на вертелах самых жирных баранов, а тут за кусок хлеба пожилые люди валяются в пыли и готовы целовать тебе сапоги, и дети у них бегают в чем мать родила. Господин Дюма был очень расстроен и все что-то писал в большой кожаной тетрадке, а что писал, не говорил, мы еще не были так близки, как стали потом, в Париже, — за пирами и торжествами не было времени подружиться. Но вот мы стали подъезжать к Грозному. Стало ясно, что мы приближаемся к границам империи. Гражданских лиц почти не видать, каждый встречный был верховым и носил мундир. Снова появились наши друзья казаки, они все к границам тянутся, туда, где неспокойно, где каждый день пули над головой свистят. В самом Грозном нас встречал грузинский князь Миронишвили, тот самый пьяница, что пригласил нас к себе в гости, а с ним десять душ сванов верхами, каждый вытянулся в струнку, на ногах какие-то сапоги из мягкой кожи, не то сапоги, не то чулки. Снова начались объятия и поцелуи, в руки онклю Саше тут же сунули украшенный серебром воловий рог длиною в полметра, если не больше, наполненный черным сванетским вином, и не дали выпустить его, пока тот не выпил все до капли. Этот рог вмещал не меньше двух ок вина. Господин Дюма не ударил в грязь лицом, выпил рог до дна, да еще перевернул его острым концом кверху, чтобы показать грузинам, какой он удалец. Те закричали ура — и пошло-поехало. Потом я расспрашивал онкля Сашу о впечатлениях от поездки, но он ничего не мог припомнить, потому что вечно был пьян и вечно обнимался с этим проклятым Миронишвили, который сел к нему в карету, да еще и окованный серебром рог прихватил. Ехали же мы по Военно-Грузинской дороге, самой красивой горной дороге, какую мне только приходилось видеть в жизни. Над нами высился Кавказ с его острыми вершинами, на которых вечно лежит снег, и для одного того, чтобы увидеть это, стоило проститься с родным домом. А поди спроси господина Дюма, что такое Кавказ, он только пожмет плечами: «Qu’est-ce que c’était?»