— Да пребудет он в Свете, — повторил, окрепнув голосом Домициан. — Все мы жатва для косы Смерти, но души наши да станут частью Света ради усиления благодати его.
— Да станут, — негромко согласился Альбан. — Однако мертвые — пусть хранит их в себе Свет Истинный — выполнили свой долг с честью, живым же теперь держать ответ и за себя, и за них. Мессир Гватескаро, посол Престола Пастыря, требует от меня расследования обстоятельств нападения на отряд. И — слегка изменил герцог тон, подчеркивая — утери реликвии.
— Расследования? — вопросил, выпрямляясь на стуле, пораженный Домициан. — В обход епископата? Как может вестись расследование светскими властями в делах Церкви?
— Полагаю, может, — тяжело уронил Альбан, отнимая ладони от кубка и опираясь локтями о стол, чтоб сплести пальцы перед лицом и положить на них подбородок. — Может, если преступление было совершено на коронных или родовых землях. Может и должно, если затронута честь всего королевства, о которой не соизволил побеспокоиться глава Церкви.
— Вы меня обвиняете?
Домициан, еще сильнее выпрямившись, сжал все еще горячее стекло кубка в ладонях. Глянул в лицо герцога, тщательно отмеряя гнев и удивление в голосе. — Меня? После того, как сами же приносили соболезнования? Или вы считаете, что я способен на умысел против дела Церкви и собственной крови?
— О, нет, — неприятно усмехнулся Альбан. — Умысел? Ни в коем случае. Однако, не хотите ли сами разъяснить мессиру Гватескаро, почему реликвия перевозилась под явно недостаточной охраной? И почему к ее сопровождению не были допущены люди инквизиции — опытные стражи, предложенные вам магистром Кортолой? Умысел? Разумеется, нет. Преступное небрежение? Кто знает…
— Не вам спрашивать у меня отчета, ваша блистательность, — проговорил Домициан, чувствуя, как разум застилает уже настоящий гнев. — Лишь Престол Пастыря может требовать отчета от одного из пастухов своего стада. Не забывайте об этом. Я отвечу послу Престола, если он спросит, но не вам. Вам же, напротив, советую поразмыслить, почему это дело раздувается магистром Кортолой, который рад ткнуть в свежие раны Церкви и дворянства. Я послал за реликвией отряд в восемь человек: шесть рыцарей и два паладина. Лучших своих людей! Где мне было взять больше, хотел бы я знать, если из церковной десятины на нужды собственно Церкви идет всего треть? На какие деньги обучать рыцарей и воспитывать паладинов, которых всегда — видит Свет Истинный — не хватает!
— Разве на знаменах Церкви не осеняют солнце два крыла? — негромко спросил Альбан, не сводя с Домициана странно удовлетворенного взгляда. — Разве не держится Церковь, как птица в полете, на двух крыльях — власти местного епископата и Инквизиториума? Или вы хотите сказать, что выполняете работу псов господних? Паладины — их войско, не ваше. И вашим долгом было затребовать столько паладинов, сколько было нужно, чтоб довезти реликвию в целости. Престол Пастыря и так до сих пор считает нас дикарями, недалеко ушедшими от язычников Аугдольва. Восемь воинов для бесценного светоча Истины? Вам следовало потребовать восемью восемь дюжин. Окружить реликвию кольцом стали и веры, показывая, как мы ценим частицу Света Истинного. Собрать отряд своих людей, инквизиторов, моих рыцарей, в конце концов. Да, они не искушены в силе благодати. Но сумели бы умереть, не подпустив проклятых фейри к частице Света.