Я кромсаю курицу и уже хочу сделать то же с лепёшками, но вовремя вспоминаю: «Нож — для мяса, для хлеба — руки». Ломаю большой румяный хлебец пополам и кладу половинку перед Охотником.
Он, конечно, сейчас мой гость. Но никто никогда не говорил, что назвать собственное имя одному из Древних — здравая мысль. Да и что называть? От родового имени я действительно отказался. Имя Грель дал мне Керен. Даже не знаю, почему я не придумал себе другое прозвище. Под пристальным нечеловеческим взглядом откусываю от своей половины лепёшки.
— У меня больше нет имени, данного при рождении. Зови меня Вороном.
— Можно отказаться от имени, но от крови и судьбы не откажешься. Тебя хорошо учили, человек. Ты осторожен и учтив.
Он медленно берёт свою долю лепешки и подносит ко рту. Не ест — вкушает. Откусывая понемногу, тщательно жуёт, глотает и снова откусывает. Мне становится немного спокойнее. По крайней мере, мы преломили хлеб. Значит, он в самом деле признаёт себя гостем. Хотя не думаю, что существо вроде Охотника способно на лукавство.
— Разве не назвал ты себя Энидвейтом, Ворон?
Первый подводный камень? Может быть.
— Люди всегда звали мой род Воронами, — спокойно сообщаю я. — Этот замок зовётся Воронье гнездо. Сам видишь, я мало похож на местных жителей.
Опаска опаской, а есть хочется. Впиваюсь зубами в сочное копчёное мясо. Вот еще бы запить…
— Это так, — гулко соглашается он. — Мой народ светловолос и светлоглаз, а ты, как головёшка, вытащенная из костра, Ворон Энидвейт.
Каждый раз, когда он произносит мое родовое имя — как удар хлыста. Не думаю, что он не видит этого.
— Мои предки давным-давно приплыли на эти земли, — парирую я. — Теперь никто не вправе назвать нас чужаками.
— Бывают люди, которые остаются чужаками везде. Что ты ищешь, Ворон?
— Стаканы, — честно признаюсь я, обшаривая взглядом все вокруг. — Или хоть что-нибудь для вина. Плохой из меня хозяин, если не смогу угостить гостя. Да и сам выпил бы.
Удивительно, но из полумрака до меня доносится смешок. А потом на стол, тихонько стукнув, опускается маленькая вырезанная из дерева чаша. Похоже, не просто из дерева, а из куска толстого корня. На стенках и ножке — наплывы. Древности она неимоверной, и у меня холодеет внутри.
— Можем выпить из моей, если отважишься.
Пить из одной чаши с богом? Почему бы и нет? Я устал бояться, хмельное безрассудство отчаяния гуляет по крови. Осторожно наполняю чашу вином, подношу к губам и делаю, по обычаю, один глоток. Ставлю на стол. Огромная корявая кисть, сама напоминающая древесную корягу, обхватывает ножку. Охотник выпивает до дна и ставит посудину на стол. А я чувствую, как по жилам катится огонь. В глазах темнеет, в висках звонко стучат молоточки. Сквозь их перезвон я слышу, как льется вино.