Брета родила в начале лета, месяцем позже, чем Марга. На крайнем сроке живот у нее был просто огромным. Помогать принимать роды Вигдис позвала немую Негоду, и еще одну женщину из гарда — рабыню-молочницу Реббеку, потому что подозревала, что у Бреты, как минимум, двойня. А это очень часто, почти всегда — тяжелые роды. Отгородили шкурами закуток в пещере, поставили застеленный чистым полотном настил, на котором разделывали туши животных, вскипятили воды, вымыли тщательно руки. Когда начались схватки, зажгли несколько факелов.
Первый вышел легко. Мальчик! Крепкий и сильный. Брета даже перестала кричать, измученно улыбнулась, когда Вигдис положила ей на грудь ребенка.
— Йорги, — прошептала Брета. — Его зовут Йорги.
А потом началось страшное. Несколько часов Белая мучилась, чувствуя, как разрывается ее тело. Вигдис пришлось запустить руку… И сделать поворот, потому что младенец лежал неправильно. Но вроде все получилось… Показалась голова, в темных волосиках. Второй мальчик вышел поменьше, хиленький и слабенький. Брета уже ничего не могла говорить, только округляла глаза и мычала от страшной боли.
— Давай, миленькая, тужься, потерпи, еще немного… — отчаянно просили у Бреты. И все-таки выпросили. Вышел. Перерезали пуповину. Вот он какой!
Второй мальчик оказался намного меньше, хиленький и слабоватый. Брета уже ничего не могла говорить, только округляла глаза и мурлыкала от страшной боли…
— Какой же ты, Лукав… — произнесла Вигдис, хлопая мальчонку по спине. Раздался писк. Живой! Этот тоже — живой.
Двое младенцев уже лежали в сене, укутанные полотняными тряпками. Но это было еще не все.
У Бреты еще бугрился живот. Там был третий.
— Давай, давай! — подбадривала Белую Вигдис. Но сил у роженицы уже не осталось совсем. Она потеряла сознание.
Вигдис, Реббека и Негода поочередно пыталась привести ее в чувство, так, как всегда это делали во время родов — смазывали виски настойками, подносили к носу тряпки, смоченные в растворах с резкими запахами, похлопывали по щекам… Но ничего не получалась. Из тела Бреты непрерывно струилась кровь, собираясь в лужу на столе и выливаясь на пол.
— Ну что же ты… Давай, просыпайся! — бились над роженицей повитухи.
— Ничего не выйдет. Третий ребенок ее убьет… Не родит сама…
Вигдис почувствовала вдруг, как чужеродная сила, пребывающая ранее в Брете, словно разделилась на две части. Одна часть, несомненно светлая и хорошая, находится уже там, позади, в пеленках на сене, а другая — темная и страшная — еще внутри роженицы.
«…А потом я впервые убила. Моей внутренней темноте понравился вкус крови, и трепыхание жертвы, и незабываемое ощущение сытости и блаженства, когда ты принимаешь в себя чью-то жизнь! Свет — это моя добыча, и им можно насытиться, вонзая клыки в живое…» — вспомнилось Вигдис. «Меня звали Ханваг. Я была ургой, зверем — оборотнем, ожившей тенью человеческих страхов и ненависти…»