— Знаешь, Машка, ты меня извини, но ты зря себя изводишь из-за этого хлыста.
— Это ты про кого так? — ощетинившись, спросила Маша.
— А то ты не знаешь, про Толика твоего.
— А чем он тебе не нравится?
— Мне? Да он никому из наших не нравится кроме тебя. Ты что, ослепла от своей любви к нему, смотри Машка, доиграешься.
— И чего ты вдруг на него набросилась?
— Ничего, просто мне тебя жалко, потому и набросилась.
— И напрасно, — с обидой в голосе произнесла Маша.
— Нет, не напрасно. Неужели ты не видишь, он из тебя веревки вьет. Ты перед ним, можно сказать, ковриком стелишься, а он гоголем ходит, и нос кверху тянет. Да ты только взгляни, любой парень на нашем курсе перед тобой на колени встанет и руку и сердце предложит, а Толик твой?
— А что Толик, откуда ты знаешь, может он передо мной этот коврик, давно расстелил?
— Как же. А то бы ты мне об этом не сказала. Машка, брось, что я, тебя не знаю?
— Ну, даже если и не расстелил, что в этом такого? Каждый по своему этот «коврик», как ты выразилась, воспринимает.
— Может и по-своему, но я тебе по-дружески говорю. Я отбивать его у тебя не собираюсь, но мне больно смотреть, как ты за последние полгода изменилась.
— Зой, ради Бога, только не читай мне мораль.
— Я тебе мораль не читаю, но и молчать не могу. Я и так столько времени как воды в рот набрала, думала, ты сама все поймешь. Мозгов у тебя, слава Богу, хватает, а ты…
— Что — я?
— Ничего. Поверь, я тебе говорю, как твоя подруга, если ты меня таковой считаешь, что твой Толик…
— Зоя, я тебя прошу, лучше ничего не говори мне про него, иначе мы поссоримся, а я этого не хочу.
— Хорошо, будь, по-твоему, но ты мои слова еще вспомнишь и поймешь, что я была права.
— Может быть.
— Не может быть, а точно.
Дойдя до остановки автобуса, обе замолчали. Подъехавший автобус оставил их на остановке вдвоем. Они молча стояли в ожидании, когда подойдет их автобус. Наконец, Зоя не выдержала и произнесла:
— Маш, ты прости меня, я правда за тебя переживаю, потому и окрысилась на твоего.
— Ладно, проехали и забыли. Сама разберусь со своими проблемами.
Этот разговор вспомнился ей и эхом наложился на разговор с матерью. От этого ей стало еще горше и больнее, потому что она понимала, что в словах обеих есть доля истины, но она гнала эти мысли от себя, надеясь, что все изменится и Анатолий окажется таким, каким она его себе представляла.
Спустя две недели Анатолий вернулся в Москву. Их взаимоотношения продолжали оставаться прежними. Они регулярно встречались вечерами или по выходным, ходили в кино, на выставки и в театры, порой, когда удавалось уединиться, они предавались любви. И всё же, Маша не могла избавиться от ощущения, что в её жизни должно что-то произойти. Должна же наступить какая-то ясность в их отношениях. Она ждала этого и одновременно боялась, что то, о чем говорили и мать, и Зоя, может оказаться правдой. Она гнала от себя эти мысли, злилась, нервничала и в глубине души надеялась, что Анатолий, вопреки всему, однажды сделает ей предложение, и тогда все её страхи и сомнения развеются, и жизнь станет поистине прекрасной.