– Вот ты обо мне как?
– Да не злись, сравнение такое. Что случилось?
– Пьяный он вчера пришел, и мы поругались, – угрюмо сообщила Ксеня.
– А-а! – Марк кивнул. – Но все равно, Ксю…
– Что равно, Марк? Думаешь, я ему улыбаться буду?
– А что, убить надо? Ксень, мой отец тоже пил, и страшнее, чем твой. Но теперь бросил. И я по-прежнему его уважаю и люблю…
– Марк, дядя Юра другой. Толковее, понимаешь? Он хоть что-то в этой жизни может, знает, понимает…
– А твой? Что, скажешь, ничего не умеет? Он тоже толковый мужик… Тебе не ругаться с ним надо, а по-человечески поговорить.
– А если я не могу? А если мне не хочется с ним говорить? Особенно после того, что он вчера наплел?
– Дело твое. Но в жизни очень многое нельзя вернуть… Не стоит разбрасываться близкими. Подумай об этом, Ксю.
«Сотни раз думала!» – ожесточенно огрызнулась про себя Ксюша, когда Марк с тетей Мариной уехали, а она сама ушла к себе в комнату. О чем тут думать?
Когда Ксюша любила папу? Когда была маленькой и глупой и не видела, не понимала, что он за человек. А подрастая, постепенно начинала понимать – и не из чьих-то рассказов и внушений, а сама, наблюдая, живя рядом изо дня в день.
Идеальных людей нет, это известно всем. Где-то была неправа и мама – возможно, говорила что-то не то или что-то не то делала. Но когда папа вытаскивал из семейной «копилки» деньги, чтобы расплатиться за самогон, взятый в долг, а Ксении и Кате нечего было взять с собой в школу на обед – как было его не осудить? Как было не осудить его, когда мама, ездившая в больницу, где ей ставили капельницы (а лечь и полежать в больнице на сохранении она не могла, потому что было не на кого оставить девчонок), однажды не успела на автобус и не забрала Катю и Ксеню, учившихся во вторую смену, из школы? Девчонки пришли одни и не смогли открыть заедающий замок. Хорошо, что скоро пришла соседка по общежитию и открыла, а то пришлось бы стоять до прихода мамы. А где был папа в это время? Где-нибудь с друзьями… А когда у мамы выкидыш случился – разве он сколько-нибудь переживал? Разве на его попечении – на попечении заботливого папочки – остались Ксеня с Катей? А когда мама просила его бросить пить – разве он послушал? А когда… Слишком много было этих «когда», а вместе с ними уходила от Ксю по капле любовь, уходило уважение – уходили все человечески-теплые чувства к папе. Осталась только безграничная усталость от борьбы за него, от безуспешной борьбы. И еще жалость оттого, что он такой неприкаянный.
«Марку легко говорить! – рассуждала Ксюша, подперев голову руками. – «Толковый мужик!» – вспомнила она слова брата и мысленно заспорила: – Конечно, у него не висит камнем на шее сознание, что он должен любить этого «толкового мужика», должен, даже обязан! Встретится с ним раз в неделю, если не реже, перекинется парой слов и уйдет. Ну, пускай увидит его пьяным – разве его это заденет так, как задевает меня? Разве Марку приходится по десять раз в день говорить себе: «Он – твой отец, ты должен уважать его, ценить несмотря ни на что!» А если не получается? Если из всего осталась только жалость – из всего огромного перечня испытываемых людьми друг к другу чувств? Только жалость, а на ней далеко не уедешь, и отношений нормальных не построишь… Дядя Юра – совсем другое дело…»