Он думал, что нашел выход, освещая его инъекциями героина. Очень редко приходя в себя, он видел, что тонет в отчаянии, которое быстро переставал чувствовать, через безысходность заблудившегося разума, уверенного, что желание смерти, не приведет к ней, просто потому, что он не может умереть!…
Такого монстра держали не на коротком поводке, а оставили на свободе, почти без хозяина. Он жил там, где была смерть, он дышал ею, и начинал гибнуть, среди жизни. Захлебываясь извращенными в сознании чужими позитивными эмоциями. Он ощущал их вбиваемыми кольями в грудь. Их почувствовал и во взгляде «Осляби», обращенного к Татьяне, и возненавидел сразу обоих.
Жертва определилась, впрочем, их было много, а он один, поэтому просто ставил их в очередь, в которой не было ничего общего, кроме увиденного хорошего, доброго, благого. Именно поэтому, среди жертв не было и ничего сходного, что могло бы, хоть как-то дать понять объединяющую их мотивацию, и навести полицию на мысль о погибших, как от руки одного маньяка. Посему такого и не искали. Не было и ритуала, и ничего, что выглядело бы, как одинаковое убийство.
Паша, правда, смог временно обмануть, в отчаянии показав Артему взгляд, обезумевшего и желающего смерти человека. Это было желание его смерти, и стало достаточным, что бы разглядеть в нем ученика, поклоняющегося тому же идолу.
Иногда, «Темнику» возвращалось сознание прежнего человека, что приводило к очередной отчаянной попытке самоубийства, но…, она так и оставалась попыткой. Господь оставлял это существо, ради спасения других – непонятное нам Проведение Божие в планах своих не раскрывает сути происходящего.
Думая в моменты просветления над мыслью: «Что же ты сделал, и что можешь еще сделать?» – он приходил к ответу, что ничего не добился и ничего, совсем ничего не исправил, и ничего не стоит…
Обливаясь слезами безысходности, он всегда был утешаем воинствующим духом злобы, теперь всегда находящемся рядом, и как многим внушающим одну и ту же фразу: «Если жизнь не удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, то знай, что удастся смерть.»[2]… Это стало заклинаем, было принято не на свой счет, и количества убийств возрастали…
Проходило время, смерть начинала, видится ему не красивой, потом пугающей, и как следствие, пред ним представлялась его собственная, теперь, казавшаяся необходимостью. Но бога нельзя убить! Он делал вывод, что единственный выход – самоубийство, и это было не возможно. Это было не возможно сейчас, под эгидой именно этих, обваливающихся на него, рассуждений, несвоевременных, бессмысленных не рациональных.