Вечером, сидя у костра, Гардис спросил гвардейцев, как они умудрялись зажигать костер на воде.
– Очень просто, – засмеялся один из гвардейцев, – Пирт придумал. Втыкали в болото пошире четыре копья, связывали близко к верху так, чтобы над связкой еще были древки. На получившиеся сверху четыре опоры плашмя укладывали вот этот его щит, на нем и разводили огонь. Очень просто!
– Я же говорил, что он молодец! – одобрительно воскликнул Орагур,
– Кстати, – смеясь, обратился он к скандинаву, – это Пирт придумал, как подсечь тебя там, у камня.
– Так это тебе я обязан тем, что тащусь через эти болота? Ну, спасибо, удружил, – под общий смех скандинав обратился к смеющемуся молодому гвардейцу, – однако, долг платежом красен – теперь и ты со мной вместе вдоволь похлебаешь болотной водицы!
Сидя у костра, найденным вином помянули погибших гвардейцев.
– Проклятые болота, – проговорил Над, – сколько людей погубили и сколько еще погубят!
– Лептах может рассказать про эти болота, – неожиданно сказал один из гвардейцев.
– Точно, он как-то говорил об этом, – подхватил другой.
– Я родом недалеко от этих мест. И много раз слышал из уст стариков про проклятие болот, куда нас занесло, – гвардеец махнул рукой, отгоняя назойливо жужжащего над ухом комара.
– Про появление болот и Персидского горного массива в этих местах сложена легенда, передающаяся из поколения в поколение. И кто знает, где в ней правда, а где ложь.
– Расскажи, Лептах.
Лептах, закаленный в походах гвардеец с обветренным лицом, украшенным многочисленными шрамами, следами былых сражений, поудобнее устроился у небольшого костра и подкрутил вверх кончики уже начавших седеть усов.
20.
– Давным-давно это было, может, может пять тысяч раз с тех пор зима сменила лето, может десять тысяч, может больше. Никто это уже не знает. Но только была в дремучем лесу деревня. Жили в ней люди простые и работящие. Выжигали лес, делали пашни. Сеяли пшеницу да разные овощи. Ходили в лес на охоту. Надо сказать, что места были довольно глухие, в стороне от наезженных путей. Зверья было видимо-невидимо. И зайцы, и дикие кабаны, и великаны-лоси. Весной в берлогах подрастали два-три медвежонка. Даже могучие, никого и ничего не боящиеся единороги встречались в этих лесах. Теперь уже нет таких животных, повывелись.
Охота была великолепная – хочешь, зайца стреляй, хочешь – белку, ежели ты хороший следопыт – найдешь маленькую ласку или кровожадную куницу. Но особенно ценился мех лесного соболя, пушистый, мягкий, переливающийся на свету. В цене были и медвежьи меха. Шкура единорога стоила целое состояние, вот только никогда не возвращался назад тот, кто отправлялся добывать ее – уж больно силен, велик и грозен был этот лесной царь. Всегда чувствовал людей, охотящихся на него, и никогда не выпускал живыми из леса.