Художественно-конкретные, документальные рассказы Шаламова напоены мощной философской мыслью, которая придает им особую интеллектуальную емкость. Эту мысль невозможно запереть в барак. Ее духовное пространство составляет все человеческое бытие с его неизбывными коллизиями добра и зла.
Шаламов, мы помним это, был не только прозаиком, но и поэтом. Писать стихи он начал очень рано. И стихи, свои и чужие, которых он знал весьма много, помогали ему выжить в колымском аду. Он их повторял и в карцере, когда думал, что вскоре умрет. Он их создавал, перебирая десятки вариантов, лишь только оставался наедине с самим собой и если хватало сил на это. Сам факт такого сочинительства имел принципиальное значение в шаламовской судьбе. Выходило, что он не сломлен, что он может думать, творить, ощущать себя человеком.
В 1952 году, будучи еще на Колыме, Шаламов посылает свои стихи Борису Пастернаку, у которого они получили высокую оценку.
В своих стихах Шаламов более традиционен, чем в прозе. «Ямб и хорей,— полагал он,— на славу послужившие лучшим русским поэтам, не использовали и в тысячной доле своих удивительных возможностей. Плодотворные поиски интонации, метафоры, образа — безграничны...» В лагере ему было нелегко вести такой поиск: он подчас не имел возможности записывать свои строчки, работа шла в уме, но не на бумаге. И тем не менее, преодолевая это «нелегко», Шаламов, даже в самых неблагоприятных условиях, упорно работал над тщательной отделкой стихов. Но иногда и отказывался от нее: более важным ему представлялось, особенно в стихотворениях, написанных на Колыме, сохранить то непосредственное чувство, которое владело им в те минуты, когда они создавались.
Поэзия Шаламова удивительно искренна, доверительна. И в то же время она органично интеллектуальна, автор выступает в ней как поэт-мыслитель, прошедший долгие дороги жизни.
Поэзия — дело седых.
Не мальчиков, а мужчин.
Израненных, немолодых.
Покрытых рубцами морщин.
Шаламов превосходно знал русскую поэзию. С огромным уважением относился к Пушкину и Баратынскому. Высоко ценил Блока и Пастернака. Но более всего ему близки два поэта: А. Фет — «Я вышел в свет дорогой Фета...» и Ф. Тютчев «вершина русской поэзии», по Шаламову.
Впрочем, его лирический герой совершенно неповторим. И в поэзии, и в прозе Шаламов ощущал себя полпредом колымских могил, миллионов замученных зэков, о трагической участи которых он писал с глубокой скорбью и гневом. Своего рода гимном им является стихотворение «Тост за речку Аян-урях»: «Я поднял стакан за лесную дорогу, / За падающих в пути, / За тех, что брести по дороге не могут, / Но их заставляют брести».