— Эй, Одноглазый, подожди!
Но учитель не услышал меня. Немудрено, в этих плотных травяных джунглях себя-то не услышишь, не то что взывающего о помощи друга…
Впереди раздался оглушительный безумный хохот, дрожь пробежала по травам и по мне. Кто-то пискнул под ногами, и тут же дал стрекоча. "Ты наш-ш-ш" — в ответ прошуршали смертоносные стебли и наклонились ко мне. Это было уже слишком и я, мужественно взвизгнув, бросился вперед, не разбирая дороги.
Одноглазый, зараза, бросил меня. Заманил в ловушку и оставил здесь умирать. Я как чувствовал, не хотел лезть на гроха, но он уговорил. Одного не пойму, зачем ему нужна моя смерть? Зачем? Бессмыслица какая-то! К Марице приревновал, что ли? Или к Старику? Гад, гад, гад! Зараза! “Чтобы тебя сплющило”, - проклял я предателя. Как там Железяка из людей Травы рассказывал про девять принцев из Смолы? Предсмертное проклятие смоляных принцев всегда сбывается! А чем я хуже? Полубог всё-таки. Вот и Одноглазый у меня был, а у них Однорогая. “Чтобы у тебя ноги истончились и вытянулись. Чтоб ты поджарился. Чтобы у тебя нос до земли вырос и мешал при ходьбе. Чтобы…” — зачем это я про нос ввернул? А, чтобы после моей смерти ни одна пигалица к нему и близко не подходила.
После девятого или десятого проклятия дорогому учителю я обнаружил его. Одноглазый стоял, покачиваясь, среди трав и, не мигая, смотрел на меня. Но, боги, как он изменился! Похоже, кто-то перестарался с проклятиями. Не справившись с шоком, я закрыл глаза и крепко задумался.
Я всегда знал, что способен на многое, если хорошенько разозлюсь. Одна из моих отборных пигалиц, Лисичка, утверждает, что физически чувствует злость, исходящую от меня и собирает ее в коробульки, до очередных Бабских войн. Всё это, конечно, здорово, и всегда льстило мне, но внезапно открывшаяся мощь моих проклятий просто не лезла ни в какую нору. Я что, теперь и ругнуться от души не смогу? Я еще раз внимательно посмотрел на Одноглазого.
Сомнений быть не могло. Передо мной стоял учитель, но он сделался много ниже ростом, осунулся, похудел и почернел. Ноги его невероятно истончились, и он грустно опирался на длинный нос, воткнутый прямо в мох.
— Эй, Скок, вот ты где! Да не ори ты так! С ума сошел? Это я, Одноглазый.
— Зачем по морде-то бить, сам вижу, что это ты. Просто не надо сзади подкрадываться!
Одноглазый, вот зараза, надо же так тихо подползти и схватить меня за ногу. Лежу себе, никого не трогаю, любуюсь аборигеном, и тут эта гадина меня пугает, а еще другом называется.
— Пора слезать. Нам туда, — Одноглазый указал противоположную моему разумению сторону, — давай живее, да не лезь ты в мох, держись за травинку, она выдержит. Вот так. Ногу держи. Держи, кому говорят. Все, толкайся, и по траве, по траве. Давай, полез наверх, и не зевай там. Скок, слышишь меня? Я очень надеюсь, что, упав, ты не попадешь под какую-нибудь из лап. Ну, до встречи внизу, малыш.