— Ну, теперь, как говорится, выпотрошили мы тебя полностью, — довольно сказал Коган. — Что ж, будем готовить бумаги для передачи в суд.
— В какой ещё суд? — удивился Ягода. — Разве не заседание Особой Тройки решит мою участь?
— А какие у тебя ещё пожелания будут? — ехидно поинтересовался майор. — Кого изволите в Особую Тройку включить?
— Ну, как обычно. Сталина, Молотова, Ворошилова.
— Ишь, губы раскатал, — Коган развеселился, распотешился, но следом жёстко сказал: — Суд будет решать!
Генриху Григорьевичу показалось смешным его высказывание.
— Так суд же для блезира.
— Что? — вскричал Коган. — Лернер, занесите в протокол ещё одно антисоветское высказывание подследственного.
Когда уводили, он с живостью схватил трубку аппарата. О новых успехах не терпится доложить. Так не пройдёт и полгода, как из майора комиссаром третьего ранга станет.
В камере, уже по выработавшейся привычке, Ягода ходил из угла в угол и обдумывал последние известия. Значит, под суд. По всей видимости, показательный процесс хотят затеять. Вышинский, конечно, за главного обвинителя. «Может, это и есть сюрприз, о котором я сам попросил у Сталина?» — Ну, суд так суд. Без разницы. Всё равно генсек келейно решать будет. И никакой судья супротив его рекомендаций не пойдёт. Поздно вечером, практически ночью, в камеру вошёл новый, незнакомый стражник. У этого было надорвано ухо.
— Ваш ужин, — сумрачно сказал он.
— Я уже отужинал, — равнодушно напомнил Ягода. Аппетит у него в последнее время напрочь исчез. А тут ещё и кашель стал донимать. Он и сейчас закашлялся. Когда был на свободе, легкомысленно отнёсся к совету Сталина и не обратился к врачам.
— Это дополнительный, — разъяснил стражник, терпеливо дождавшись, когда приступ кашля у заключённого пройдёт. — В честь праздника.
— Какого праздника?
— Двадцатилетие Октября.
— Ну и что у тебя тут? — Генрих Григорьевич нехотя глянул на поднос.
— Компот. Со съедобной булочкой.
Как-то по-особенному сказал про булочку. Понял Ягода, что опять весточка. Точно, внутри булочки оказалась записка. Сердце часто забилось. «Много на себя берёте. Чижиков». Вон оно что! Товарищ Сталин считает, что он, Ягода, переусердствовал. Превысил меру правдоподобия. И если будет открытый процесс, то его показания могут воспринять, как фарс. Видимо, дело получило международную огласку и на процесс допустят иностранных журналистов. То-то свистопляска начнётся. Да, тут надо сделать так, чтобы комар носа не подточил.
Ощутив внезапную жажду, выпил компот, а записку съел вместе с булочкой. На утро категорически отказался подписывать лист допроса — тот самый, в котором признавался, что является английским шпионом. Хватит с них, что объявил себя шпионом двух дружественных держав — Германии и Японии.