— Видишь ли, твои эмоции не могут быть причиной влияния на судей. Необходимы факты, а все таковые говорят против Димы. Да он и не возражает, еще и показания давать отказался. Нет другой версии.
Борис ушел к себе и лег на кровать. Спать он не мог. Без конца перебирал мысли, искал хоть малейшую зацепку, самую ничтожную, чтобы найти хоть какой-то след, но ничего не мог вспомнить. Вот если бы Дима хоть что-то рассказал… Некая неправильность, неясная мелкая деталь крутилась у него в голове, но ускользала, когда он пытался нащупать ее и понять, что именно ему не нравится.
Теперь каждый день он после школы шел в больницу, потому что Лёня наконец пришел в себя, узнавал его и мог разговаривать. Он быстро поправлялся, уже жаловался, что не хочет все время лежать. Вставать врачи не разрешали, но обещали скоро разрешить читать книжки.
На его тумбочке у кровати Борис обнаруживал много разной вкуснятины.
— Кто-то опережает меня? — ревниво спросил он у Лёни.
— Приходят, навещают, — ответил друг, — Наши, и из школы, и даже взрослые, которых я и не знаю. Вот бы никогда не подумал, что про меня помнят столько разных людей!
Они говорили о разных делах. Но никогда о том, что Лёня будет жить в их семье, эта тема была закрытой.
Дома, за столом, на традиционный вопрос, где он сегодня был, Борис отвечал как всегда уклончиво, хотя никто особо и не расспрашивал, и никто не заговаривал о его друге, находящемся в больнице.
Раз позвонила «тоже Наташа», ее попросила Алиса. Куда-то исчезла шкатулка с Дюймовочкой, и та самая брошь, может, ему известно, кому ее подарили и что-то там о семейных драгоценностях? Но Шерли ничего не знал о судьбе шкатулки и прочего, после смерти Наташи он их больше не разу не видел и не вспоминал. Но в том, что Наташа никому ее не дарила, он был уверен. Просто думал, что она у Алисы.
Вспомнив все обстоятельства, ему стало ясно, что шкатулка исчезла. Гортензия Петровна и Алиса не могли знать всех драгоценностей Наташи, и поэтому вопрос о том, что еще исчезло, кроме этой шкатулки, остался открытым.
Дмитрий Алексеевич, приехав с ними за некоторыми вещами, упорно не желал и слышать о презренном золоте, хотя Гортензия Петровна была в истерике. Фамильные драгоценности! Такая дорогая вещь!
— Сколько их было? Что исчезло! Когда? — допытывалась она.
— Может, сама Наталья Дмитриевна отдала что-то? — спросил Шерли.
— Может, может! — прокричала мачеха. — Это безалаберность и филантропия довели ее до могилы!
Дмитрий Алексеевич грохнул кулаком по столу.
— Замолчи, женщина! Ты омерзительна в своей алчности! — прорычал он, глядя на нее тяжелым взглядом, — Моя дочь умерла, а ты только и говоришь, что о каких-то там побрякушках!