— Не важно. Важно, чтобы ты меня выслушала. — Его глубокий голос окатил меня, как успокаивающая тропическая волна.
Я что-то хотела сказать. Это….
Я почти забыла.
Он прикоснулся к моей щеке, а когда смотрел мне в глаза, выражение его божественно красивого лица было нечитаемым. Теплота. Подозрительность. Принятие и решимость.
Я о-о-о-очень смутилась. Я внутренне вздохнула, когда мой разум расплылся в лужу странного блаженства.
— Пенелопа, пожалуйста, сосредоточься, — ласково сказал он.
Я молча кивнула.
— Хорошо, — прошептала я.
Почему я не могу думать ясно?
— Ладно, — сказал он. — Потому что ты не все продумала правильно. Не все в жизни абсолютно, дорогая.
Он назвал меня «дорогой». Мне понравилась, как это прозвучало.
— Не абсолютно? — спросила я.
Он провел пальцем по моему подбородку.
— Нет. Вот почему ты должна ясно мыслить. Вот почему ты должна прийти ко мне.
— Увидеть тебя. Ах-ах, — ответила я, чувствуя как мой разум заволокло туманом перенасыщенным гормонами.
Он склонился и прижался своими губами к моим. Душераздирающей всплеск эйфории взмыл через мое тело. Я хотела его каждой клеточкой тела, каждой молекулой кислорода в крови, каждым ударом сердца. Я никого так не желала, как его; его прикосновений, или его сладкого, насыщенного экзотического аромата, который заполнил мои легкие.
— Ах. Теперь ты понимаешь. — Он тихо искренне усмехнулся.
Визг будильника пронзил мои уши и встряхнул, словно дефибриллятор, к жизни. Я моргнула и поняла, что лежу лицом вверх около кровати.
Я сжала кулак на груди, пока адреналин подпитывал мое трепещущее сердце.
— Сукин сын! — с придыханием, сказала я. — Какого черта это было?
О, здорово. Теперь я разговариваю, совсем как та сумасшедшая.
— Ты в порядке Пенелопа?
В дверном проеме появился худощавый силуэт моем мамы в пижаме.
— Должно быть, упала с кровати, — ответила я.
Она включила свет, от чего я вздрогнула.
— О, Пенелопа, — вздохнула она. — Ты выглядишь, словно сутки не спала. Я же говорила, больше никаких двойных смен.
Я улыбнулась.
— Высплюсь на том свете.
Она не рассмеялась над моими словами.
— Прости. — Я повернулась и поползла обратно в кровать, плюхаясь лицом вниз. — У меня много всего на уме.
— Знаешь, детка, — кровать прогнулась, когда мама легла рядом со мной, — я давно уже хочу поговорить с тобой обо всем. Обо мне.
Я перевернулась на спину.
У мамы вьющиеся белокурые волосы, карие глаза, налитые кровью, говорящие о ее истощении, и ее поза — поникшие плечи и низко склонившаяся голова — попахивало тем, что она сдалась.
Ну, возможно она сдалась. Но не я. Пока нет.