«Еще не было живых существ, но уже существовала так называемая внешняя, «неживая» природа. Первое живое существо не обладало никаким сознанием, оно обладало свойством раздражимости и первыми зачатками ощущения. Затем у животных постепенно развивалась способность ощущения, медленно переходя в сознание, в соответствии с развитием строения их организма и нервной системы. Если бы обезьяна всегда ходила на четвереньках, если бы она не разогнула спины, то потомок ее — человек — не мог бы свободно пользоваться своими локтями и голосовыми связками, и, таким образом, не мог бы пользоваться речью, что в корне задержало бы развитие его сознания. Или еще: если бы обезьяна не стала на задние ноги, то потомок ее — человек — был бы вынужден всегда ходить на четвереньках, смотреть вниз и оттуда черпать свои впечатления; он не имел бы возможности смотреть вверх и вокруг себя и, следовательно, не имел бы возможности доставить своему мозгу больше впечатлений, чем их несет четвероногое животное. Все это коренным образом задержало бы развитие человеческого сознания…>50
Выходит, что развитию идеальной стороны, развитию сознания предшествует развитие внешних условий: сначала изменяются внешние условия, сначала изменяется материальная сторона, а затем существенно изменяется сознание, идеальная сторона»>51 (подчеркнуто в оригинале. — В. С.).
Гипотетичность, выражаясь мягко, основных положений, высказываемых Сталиным в качестве абсолютно справедливых, и совершенно ясная специалистам, проходит мимо его сознания. Он манипулирует терминами и строит логические схемы событий исходя из твердой убежденности, будто и на самом деле все обстояло именно так и только так. Столь же нездоровым апломбом объясняется, что Сталин и позже возводил в абсолют любые из своих незрелых допущений. С таким же багажом знаний подошел Сталин и к рассмотрению работы Лепешинской. Вспоминая о помощи, пришедшей от Сталина, Лепешинская, как мы помним, писала:
«В самый разгар войны, целиком поглощенный решением важнейших государственных вопросов, Иосиф Виссарионович нашел время познакомиться с моими работами еще в рукописи и поговорить со мной о них»>52.
Уже после смерти Сталина Лепешинская добавила некоторые детали относительно ее беседы с вождем:
«Весной 1943 года, в самый разгар войны, Иосиф Виссарионович Сталин нашел время познакомиться с моими работами еще в рукописи и по телефону сообщить мне о своем положительном отношении к моим работам. Слова эти поддержали во мне уверенность, что я стою на правильном пути»>53.
В условиях любого демократического государства устный благоприятный отзыв сколь угодно высокого лица из администрации страны не смог бы переломить определенно отрицательного заключения авторитетных ученых в сфере науки. Но Лепешинская отлично понимала, где она живет и какова цена даже одного слова Сталина. Обходя все установленные правила, теперь уже бесстрашно пренебрегая нормами научной этики, а лишь спекулируя на факте поддержки ее Сталиным (она писала: «Внимание товарища Сталина… влило в меня неиссякаемую энергию и бесстрашие в борьбе с идеалистами всех мастей, со всеми трудностями и препятствиями, которые они ставили на пути моей научной работы»