"Мой Федя, Федор. Мой Рогожин", — каждая клетка во мне отзывалась на его имя. И даже пульс, поборов все пределы дозволенного, слился с Его в одном ритме, такте. В одной музыке.
Убей меня, Федь! Убей! Здесь и сейчас. Удуши! Лишь только не дай вернуться обратно в реальность. Не дай… вновь тебя потерять.
Еще один вдох, его давление молчаливой не то просьбы, не то веления — и сдалась.
Склонила голову в кротости, зажмурившись. Кивок головы — и вновь замерла.
— Только давай не здесь, — тихо, хрипло. — Не под окнами. Не хочу, что Ф… ребенок видел.
— Хорошо.
Каждый шаг, едва ли не плечом к плечу, чувствуя родное тепло, чувствуя чуть ли не тактильно вожделенное, по эшафоту. По эшафоту наших жизней. Еще немного — и будет самосуд. Нас самих над нами же самими. Самобичевание, переросшее в жестокое самонаказание. Высшую кару. Конечный вердикт.
Еще немного — и замерла посреди все той же детской площадки. Покорно застыл и Рогожин рядом.
Лицом к лицу, повесив головы. Жгучие минуты тишины — и не выдерживаю:
— Ну? Что хотел?
И снова убийственная тишина, робость.
— Федь, — лезвием внутри по тому, что еще осталось чувствительно, что еще не сожрал огонь. — Мне домой пора. Дела ждут, — каждое слово ровня раскаленным углям. Вранье. Ради себя. Ради тебя. Ради нас. Или глупое плацебо.
— Давай проведу, — стиснул зубы, заиграв скулами.
Вдохи. Прощальные вдохи, прежде чем нас погребут. Понимаю. Хочу. Потому и соглашаюсь: сдержано киваю головой. Разворот в сторону дома — и неспешно.
Еще немного. Хоть немного побыть с ним рядом, прежде чем встанет окончательная точка во всем том, что было. Во всем том, чем вот сколько лет… тайно жило, грезило сердце, даже если и никогда не суждено было сбыться.
Спрятались под козырьком подъезда. Замерли у табло домофона. Разворот. И снова лицом к лицу, не имея сил коснуться друг друга взглядом.
— Что ты хотел? — несмело. — Федь… говори, и я пойду. Мне пора.
А саму уже трясет откровенно. Пальцы в замок — и ломать до боли, дабы хоть как-то удержать видимое равновесие, покой.
Да колени подкашиваются — вот-вот упаду.
Разрыдаюсь, кинусь в ноги… моля не отпускать. Забрать к себе, с собой. Куда угодно. Или просто добить. Но не оставлять, не оставлять меня здесь. В этом аду. Где есть цель, есть условия жизни — но нет ни желания, ни сил.
— Прости, — громом.
Поежилась. Казалось, волосы зашевелились на голове. Окоченела я от шока.
Продолжил:
— Прости меня… за что, что подвел. За то, что был слабым. Что упустил. Не уберег тебя.
Я думала, не может быть уже хуже. Больнее. Ан нет.
— Это всё?! — лживая грубость, а по щекам уже новой волной сорвались слезы. Отворачиваюсь.