На рынке снова появился молодой арахис: Небесному дару уже исполнился год. Незадолго до этого в душе кормилицы, как говорится, забили барабаны: ей мучительно захотелось вернуться в деревню к собственному ребенку. Но заикнуться об этом она боялась, так как не решалась расстаться с городской жизнью. Иногда она была готова пожертвовать рисом, лапшой и хорошей одеждой во имя воссоединения с родными; эгоизм еще не полностью покорил ее сердце (во многом поэтому тетушка Лю и недолюбливала ее). Трудность заключалась в том, что она не могла отказаться от жалованья. Жалованье! Сама-то она как-нибудь прокормится, а вот его нужно полностью привезти семье. Отрыв от дома был величайшей жертвой с ее стороны, но семья нуждалась в этом жалованье. Кормилица очень хотела вернуться, домашние тоже мечтали о ее возвращении, однако чувства не могли победить жестокого рассудка. Деньги стояли между ними, как огромный дьявол, и презрительно смеялись, замораживая их кровь. «Домой, домой!» — кричала она себе, топая от нетерпения ногами, и в то же время боялась, что в один прекрасный день ей придется уйти отсюда. Если бы Небесный дар отказался от груди, все решилось бы само собой. В десять с лишним месяцев это бывает. Ее большой рот сжимался в длинную щель. Она мучительно размышляла, но по-прежнему не могла ничего придумать. Дом, деньги, дом, деньги — только эти две тени маячили в ее душе.
К счастью, госпожа Ню не заговаривала о том, чтобы отнять ребенка от груди. Тетушка Лю тоже не заговаривала. О многих вещах, даже совершенно необходимых, тетушка Лю не вспоминала до тех пор, пока о них не вспомнит хозяйка; и напротив, о многих вещах, абсолютно ненужных, она вспоминала сразу же вслед за хозяйкой и, что называется, добавляла листья к веткам. Поскольку госпожа и ее прихвостень молчали, кормилица тоже могла не раскрывать рта, но по-прежнему думала о своем ребенке. Он был старше Небесного дара всего на месяц, сейчас у него день рождения. Научился ли он ходить, прорезаются ли у него зубки, не обижают ли его, что он ест, во что одевается? Она смотрела на Небесного дара и плакала. И днем, и ночью у нее в глазах стояли слезы.
Небесного дара она иногда ненавидела — из-за своего ребенка, а иногда жалела — тоже из-за своего ребенка. Порою он казался ей просто кучкой денег, умеющей сосать грудь, но в другие моменты она крепко обнимала его и осыпала поцелуями, буквально впиваясь в его щечки своим большим ртом, как лягушка, собирающаяся проглотить червячка. Небесный дар ничего не понимал. Боясь, что он откажется от груди и она потеряет работу, кормилица была вынуждена все сильнее привязываться к этой кучке денег. Она надеялась только на одно: что Небесный дар ответит добром на добро и не отпустит ее, когда ее погонят. Так удастся выгадать хотя бы несколько месяцев — на большее она не смела рассчитывать.