Спустя какое-то время она забыла не только направление, но и собственное имя – стала вместилищем чужих чувств, а так же рабом и священником. Бесконечно страдала, исповедовалась, каялась, отпускала себе же грехи. Чтобы тут же вспомнить новые.
Устала до беспамятства. До того, что, когда неожиданно вышла к подножию холма, оставив лес позади, уже не обрадовалась ни мягкой траве под ногами – той самой, шелковой и нежной (из сна), ни тому, что в нее, кажется, больше никто не вселялся, ни даже взошедшему над головой солнцу.
Когда колени подкосились и Лин, ударившись грудной клеткой, повалилась навзничь, глаза ее все еще были открыты.
А вот ум уже спал.
Он отключился.
* * *
(Michael Whalen – Life Is A Circle)
А далее был самый странный день в ее жизни – самый пустой и одновременно самый наполненный, не «бессмысленный». У ног, поглаживаемая ветром, качалась трава; по небу бежали, меняли форму, рвались на части, соединялись и растворялись облака.
Белинда не помнила, когда проснулась.
Она сидела на лугу перед южным холмом, и ей казалось, что она, наверное, сидела здесь всегда. Одна жизнь закончилась, другая еще не началась – а здесь и сейчас короткий, как секунда, и такой же вечный момент покоя. Мысли в голове плыли подобно облакам: меняли форму, содержание, растворялись, возникали вновь – Лин провожала их тем же пустым взглядом, каким провожала и собратьев на небосклоне. Без эмоций, без грусти, без радости.
Она впервые в жизни была самой собой и впервые видела день, являющийся просто днем. Не плохим, не хорошим, не коротким и не длинным – таким, каким он был. А наблюдала ли она хоть один-единственный день раньше, в прошлом? Нет. Всегда смотрела сквозь шоры из эмоций, сквозь запутанный кокон чувств, сквозь пыльную бойницу, в которую этому ветру было попросту не влететь.
Ночной поход ее очистил.
Он состарил ее и родил заново – он позволил единственный раз в жизни ей побыть самой собой – человеком, женщиной, всем и никем. Белиндой.
Конечно, она помнит, что собиралась взобраться на холм, помнит, что еще чуть-чуть, и нужно будет подняться с земли и вновь шагать через лес – уже другой, уже не страшный.
Хотя, был ли Лес Духов страшным? Страшнее того человека, которым она являлась изнутри?
Нет. Войди она в него пустой, и прошла бы, не задерживаясь, не размениваясь на переживания. Но ведь на то люди и люди, чтобы учиться…
Когда перезрелое солнце начало превращаться в «апельсин», Лин поднялась с земли.
Вероятно, пребывай она в другом состоянии – не в состоянии пережившего клиническую смерть наркомана – страшно расстроилась бы тому, что увидела: дома Миры на холме не было.