Дорога на Гостец вела со стороны леса, — тут и склон положе, и зимой снегом не переметало, но вид на дали открывался с другой стороны холма.
Деревню Андрей решил миновать околицей, — чего зря внимание к себе привлекать; задержался только у начавшей оттаивать кучи навоза, — здесь петух пас своих пеструшек. Красноперый красавец, отразив оранжевым глазом незнакомца, тревожно вскрикнул, предупреждая об опасности, но после — грозно прокукарекал: «Иди-иди, куда шёл, нечего тут стоять!» Ещё и крыльями похлопал, показывая — в случае чего к драке готов. Перепуганные пеструшки перестали клевать и собрались вокруг хозяина. Андрей слепил из мокрого снега комочек и бросил в петуха. Воин подпрыгнул, затряс красными серьгами и двинулся на обидчика, возмущённо грозя: «Кудак-так-так! Кудак-так-так!»
Андрей, улыбнувшись бесшабашной смелости красноперого бойца, пошел дальше, а петух, одержав победу, уверенно кукарекал, искал прошлогодние зерна, отвлекался потоптать желающих и благодарных, но и окрест поглядывал, готовый в любую минуту врага встретить.
Склон, обращенный к Солнцу, почти высох, — кое-где пробилась зеленая травка; тёплый, парной дух поднимался от земли, — кружил голову.
Солнечные лучи падали уже чуть сбоку, и от этого кусты внизу, обозначившие берег, выглядели рельефно, а за ними, насколько хватало глаз, почти до горизонта, до полоски дальнего леса, разлилась живая вода такого голубого, небесного цвета, что и не понять — небо ли опрокинулось, земля отразилась ли в небе, — будто раскрылись перламутровые створки гигантской раковины.
Андрей впитывал лучи: каждой клеточкой тела, чающего всю зиму живительного солнечного тепла; душой, заблудившейся в каменных городских ущельях; глазами, потерявшими зоркость от городского бетонного монохрома — впитывал, радостно раскрываясь навстречу благодати, щедро льющейся на него.
Губы сами собой шептали:
— … припадаю Твоей благости: помози ми, грешному, сие дело, мною начинаемо, о Тебе Самем совершити во имя Отца и Сына и Святаго Духа…
Осенив себя крестом, он поставил треногу на склоне, раскрыл мольберт, в котором ещё дома укрепил загрунтованный кусок оргалита, достал палитру, разложил краски.
Взгляд скользил по оттаявшей земле, по прутикам спящих кустов, по воде, где медленно плыли белые облака, — к горизонту, к полоске леса, разделившей воду и небо. И вдруг белый барашек облака, убегая вправо, открыл за собой мир горний, осиянный золотым куполом, который Андрей ясно увидел не только глазами, но и внутренним взором души и сердца.