Теперь Борису было стыдно за свой рассказ, хотелось как-то оправдаться или хотя бы выразить сочувствие Петру. Оба долго молчали.
— Обошлось, — очухался, — продолжил Семёнов. — Были пузыри на пальцах, но не более того… Фока тогда твёрдо решил точку в этом деле поставить, а получилось — многоточие… «Крутых» на лесопилке подкараулили… Мне с Катком и Кондратом поручили отсекать примкнувших к ним; Хасан — с другой стороны толпу отвлекал ещё с кем-то… Когда сцепились, — Жека Шустрикову сначала ногу сломал, потом — башку свернул. Ну, а Кистеню — сначала от Лихачёва крепко досталось, но, когда Гилёв Шустрого уложил, Лихача они совместными усилиями быстро запинали, а когда отошли, — Иван Мокрушин крепления выбил, — брёвна и посыпались. Все, естественно, разбежались; один Мокрушин — лежит на куче брёвен с кувалдой в руках, а под кучей — два трупа. Вот и получилось, что Мокрый во всём виноват… Кондрат потом пытался на Фоку «наехать», но Фокичев его быстро «остудил», да ещё прикалывался, что у Ваньки, мол, фамилия подходящая для «мокрухи»… Короче, дали Мокрому после лечения офигенный срок и отправили на другую зону; а вот Игнат Кистень и Жека-Костолом — как-то по-тихому исчезли… То ли уж очень не хотелось начальству официально признавать факт массовых беспорядков, то ли Игнат Кистень и Женя Гилёв кому-то зачем-то ещё нужны, но то, что Фока сдал их всех троих — это, по-моему, очевидно… С их уходом влияние Фокичева на сидельцев значительно ослабло; беспредела на зоне не стало… почти. Правда, перед самым новым годом Фока сдуру попытался свой авторитет восстановить: стал «наезжать» то на одного, то на другого, — многих разозлил. В общем, если без подробностей, — «отметелили» его основательно. Только Славка и Марат пытались его защищать — двое против толпы… Я стою у окна, наблюдаю, вдруг вижу: Фока в мою сторону летит — прямиком башкой на край батареи. Подхватил я его в последний момент — смягчил удар; кровищи, правда, много было. Гляжу: сейчас запинают, добьют; руку поднял, кричу: «Всё, ребята, хорош!.. Как бы не подох!» Они кровь увидели — стали расходиться… Потом Фока, когда ему башку «починили», собрал своих, меня — тоже позвал, — долго агитировал за себя, рассказывал о своих отношениях с «хозяином», ещё с какими-то «упырями» с воли… Короче, уговорами и угрозами добился он для себя положения шаткого равновесия, которое и сохранялось до известных тебе событий.
— А как ты с отцом Николаем познакомился?
— После того, как под сваей полежал — начал в церковь заглядывать, а когда узнал, что тут многое ещё не доделано, попросился сюда работать; Фокичев — за мной увязался, — понял, что тут для него безопаснее, однако, как видишь, не прижился здесь… Отец Николай в людях хорошо разбирается, иногда кажется, что мысли читать умеет; какие-то неполадки в самой душе способен заметить и помочь их исправить. Я сразу и не заметил, как он подсунул мне какие-то подсказки и помог на жизнь по-другому посмотреть. Не скажу, что я коренным образом изменился, но спокойно как-то стал ко всему относиться; новые ориентиры в жизни появились, новый смысл…