Волна из глубины пернатым страх несет,
На польдеры валясь гонящей мух рукой.
Совсем другой масштаб. Пожалуй, только он
Все делает страшней, чем пена на губах,
Когда разумно гаснет жизнь в пуховиках
И тишина грядет с обрядом похорон.
Весь этот горький хмель пьянит тебя, душа,
Как алый занавес в театре детских дней,
Чтобы шутя швырнуть на острый блеск камней
Утопленника, куклу-голыша.
На небе суета, как на большой охоте,
Несутся облака, меняясь на ходу.
Седой стрелок стал деревом в полете.
Конь взвился на дыбы, копь рвет свою узду.
Репейник с птицами играет упоенно
В пятнашки, кошки-мышки, чехарду.
Лоскутья, перья, пряди, веретёна
И короли в палящем блеске лат.
Идет сраженье. Падает корона.
Виденья мимолетные летят,
Под ветрами меняясь непрестанно.
Лазурью замки ветхие сквозят.
И виноградари идут за край тумана
С корзинами на спинах… И урод
Нас повторяет тщательно и странно.
И это молоко прокиснет ведь вот-вот
От ничего не значащего спора.
Рисунок детский… Дым над крышей… Кот…
Но что случилось с солнцем? Что так скоро
Исчезли обезьяны и слоны
И лебеди покинули озера?
В глубоких зеркалах мне больше не видны
Как в сказочные дни, невольники в галере.
Споткнулся я о злой порог войны.
Ни следа не осталось от феерий.
Я вспоминаю. Это было где-то
У Сен-Мишель-ан-Грев. Иль мне приснилось это?
Что можно так с людьми, представить я не мог.
Я это видел, я не позабуду.
Шли по пескам, по пляжу, отовсюду.
Шли толпами крестьяне вдоль дорог.
Шли дачники с нарядной детворою,
Шли буржуа воскресною гурьбою.
Свет взморья словно вышел на парад.
Неяркий летний день был душен и тревожен.
Лужайки пестрые на ярмарки похожи.
И птицы в небе утомительно кричат.
Вдруг рыбаки бросают в скалах сети.
— Они идут, идут! — кричат, шныряя, дети.
И вот они, в шинелях из земли,
Без пуговиц, оружья, портупеи,
От долгого молчания тупея,
В тяжелой унизительной пыли.
Обросшие трехдневною щетиной,
С глазами, как забор дощатый, серый, длинный.
Ужасен диковатый взгляд зверей.
Они бредут, они огромней вдвое,
В чужой стране, под ружьями конвоя,
Между домов, где нет для них дверей.
У них в ушах еще орудии громы.
Они во вшах, и жаль для них соломы.
Их взяли в Реймсе, как завязших мух
Земля крутая — как с ней трудно было —
Всю зиму мертвых и живых хранила,
Весной секреты огласила вслух.
С тех пор они в плену, — их горе, словно змеи.
Все тянется в длину, как будто жизнь в траншее.
Они идут, идут, их все куда-то шлют.
Они идут, идут за всякие границы
Усталости. И родина им снится.
Неведомо куда они идут, идут…
В конце концов они свое отвоевали.