Мы часто вместе приезжали в Нью-Йорк, когда я была маленькой. Когда мама с папой ещё пытались сохранить семью. Я не помнила этого, но Луна рассказывала, что было время, когда мы все вчетвером ходили в египетский ресторан Верхнего Вестсайда – любимое место родителей. Мне было пять, а Луне – семь. Она помнила, как ела руками, как пробовала пористый хлеб из большой корзины в центре стола. Она говорила, что маме с папой тогда было хорошо вместе, что они вспоминали общих знакомых и улыбались друг другу. Я абсолютно ничего из этого не помнила.
Мои первые воспоминания о родителях начинались с более позднего времени, когда мама завозила нас к отцу, на его старую квартиру на Девяносто шестой улице, пихая ему в руки сумку с едой и книжками. После того, как мама целовала нас на прощание, она незаметно исчезала. Несколько раз какой-нибудь проходивший мимо меломан узнавал одновременно и мать, и отца – возможно, вдвоём их даже легче было узнать – и он был в восторге. Кончалось тем, что отец расписывался для автографа, а мама сбегала в сторону метро.
Отец брал нас за руки и медленно вёл вверх по лестнице в свою просторную, хорошо освещённую, полную дисков и кассет квартиру. Весь день он пел нам песни. Не помню, чтобы отец много рассказывал нам о группах, но возможно что-то, что я приписывала маме, на самом деле мы узнали от него. А потом он водил нас куда-нибудь, чтобы побаловать горячим шоколадом или молочным коктейлем, в зависимости от времени года, а ещё картошкой фри, а на ужин – блинчиками. А перед сном мама забирала нас, ожидая воле лестницы на улице. Помню, как отец стоял и махал нам на прощание, когда мы удалялись от него по тротуару, пока не приходило время сворачивать за угол.
Я как-то спрашивала Луну о том, что, по её мнению, произошло между родителями, раз они совсем перестали общаться друг с другом.
– Думаю, мама взбесилась от того, что ей приходилось всё делать самой. Это, и в самом деле, охренеть как тяжело.
Так, наверное, и было. Может, поначалу мама считала, что развод и уход из группы – это её собственный выбор. Она желала для нас другой жизни. Но с годами она пришла к пониманию, что практически всё делает сама, оттого и негодовала. Я её понимала. И меня страшно бесило, что я единственная в семье, кто не помнил ничего из того времени, когда всё было хорошо.
Поезд номер пять привез нас с сестрой обратно в Бруклин. Пройдя несколько кварталов по Корт Стрит, мы дошли до любимого книжного магазина Луны, где я купила стильный чёрный блокнот и карманный вариант книги моей любимой пьесы Шекспира «Двенадцатая ночь». Мы читали её в прошлом году. Она про путаницу и комичные ситуации из-за меняющегося пола героини, а ещё о превратностях любви. В шесть часов под ещё горячим, но уже опускавшимся к горизонту солнцем, из метро стали выбираться парни в костюмах, которые жмурились от света как кроты, и мы пошли обратно к Бруклин Хайтс. Недалеко от Корт Стрит находилось кафе с ливанской кухней, где мы отведали фалафель, рассматривая сетчатый узор на тёмно-оранжевых стенах.