Но слова Лоуренса заставили меня вспыхнуть от гнева.
- Да что вам знать об этом? - воскликнула я. - Вы живете в роскоши и уюте в то время как люди страдают от последствий развязанной вашим братом войны!
Черты его красивого лица - ну почему он так несправедливо красив! - заострились, на скулах заиграли желваки. Лоуренс будто бы весь подобрался, а задумчивая дымка в его глазах сменилась жесткостью взгляда.
- Вы ничего не знаете обо мне, леди, - холодно сказал он.
Я прошипела, как готовая к прыжку кошка:
- И знать не хочу.
И тогда он ушел, оставив меня одну в гуще иллюзорного сада. А я стояла среди этой пустоты, чья неприглядность была скрыта мазками иллюзорных красок, как никогда чувствуя себя одинокой.
Вереницей потянулись серо-черные дни, похожие друг на друга, как близнецы. Каждый из них я посвящала бесконечным обязанностям – уборке, готовке.
Я ошибалась, думая, что Гаен Воргат не будет использовать магию, если я буду покорной рабой. Ему нравилось видеть мои страдания, поэтому свою порцию боли я получала каждый день. Он практически никогда не использовал плеть, предпочитая видеть в действии магию. Я понимала его намерений – несколько минут выкручивающей наизнанку боли, и… никаких следов на молодом теле.
Было то, что могло бы порадовать меня в других обстоятельствах – несколько свободных от работы по дому часов, но даже это работало против меня – я почти не спала, но выходить из комнаты не имела права. Предоставленная самой себе, я все больше погружалась в темные мысли и воспоминания. Я ощущала полную беспомощность что-либо изменить в своем положении, и это не могло не угнетать.
Наблюдая за жизнью дворца, я ужасалась, как жестоко Гаен Воргат наказывал провинившихся рабынь и с какой легкостью избавлялся от неугодных. Любые провинности карались сурово: за любые огрехи в работе служанки наказывались десятками ударов плетей, после чего целыми днями отлеживались, пытаясь прийти в себя. К женщинам в Непримиримых Землях относились намного хуже, чем к псам на привязи, но так жестоко, как обращался с рабынями Воргат, думаю, не обращался никто.
В один из дней, пропитанных болью и ненавистью, я стояла в огромном зале дворца перед камином, простирая над ним озябшие руки, и наблюдала за старой рабыней, накрывающей мужчинам дворца стол. Руки старухи дрожали от тяжести блюда с яблоками, которое она держала. Я знала – рабыню снедала болезнь, делающая ее все слабее и немощнее. Я подошла к ней, желая помочь, но… опоздала. Тяжелое наливное яблоко упало с блюда прямо на край хрустальной пиалы, стоявшей на столе, и опрокинуло ее на пол. Раздался звон разбитого на множество частей хрусталя.