А Марфа-трактирщица изо всех женских сил старалась голову Сашке вскружить, ласками его привязать. И вдруг догадалась, что неискренен с ней Александр, что вся его любовь к ней показная, Тоньки ради... Поздно Марфа недосмотр свой прокляла. И не стало для нее ненавистнее человека, чем тихая Тонечка! Недолго думая, отвезла ее в Наэарьевский монастырь, сдала ее монахиням. Священник отец Николай, Тонин духовный наставник, благословил девушку пойти в послушницы.
Дали ей нетрудную работу на пчельнике, в двух верстах от обители. По дороге с пчельника и подстерег ее однажды Сашка Овчинников. Признался, что полюбил навеки, свет клином на ней одной сошелся...
Разговор этот Тоня запомнила слово в слово. Помнила и запахи щедрой весны, тихий шелест свежих, не запыленных еще трав, задеваемых черным подолом ее одежды...
Говорил Сашка тихо, слова искал с трудом. Признался, что дал завлечь себя Марфе, да быстро понял, сколь напрасна эта попытка спастись от любви настоящей, навечной.
Тоня отвечала, что оправдываться ему не в чем, обещаний он никому перед алтарем не давал, да только... поздно, мол, теперь, коли она в монастыре утешение от сердечной горечи нашла, когда его к другой потянуло... Мол, хоть и сурово ласку его отвергла, но с раннего девичества на него одного засматривалась... Потому просит теперь не смущать ее души, на мирское от послуха не отвлекать.
Он же слово взял с нее, что, ежели бы ушла она из обители либо в беду какую попала, ни у кого помощи не просила прежде, чем с ним не повидается.
На том и расстались близ монастыря в леске, и тут же Антонина все до слова пересказала игуменье. Тогда та и перевела свою послушницу с пчельника в приемный покой, к сестре Софии в помощницы. И в певчие определила, к пароходам выходить... С той поры она Сашку ни разу близко не видела, ни словом с ним не обмолвилась...
...Врач все еще стоял у окна. Когда больной уснул, он подманил сиделку и спросил тихо, чтобы другие не слыхали:
- Скажите, насчет своего ранения Овчинников правду рассказывает?
Антонина ответила, что была свидетельницей случая на пристани.
- А сами вы, барышня... Как же вы при такой внешности очутились в... монастыре? Ваше одеяние не маскировка? Ведь вам едва ли больше восемнадцати?
- Мне действительно восемнадцать. Я сирота. Отца, военного летчика, звали Сергеем Капитоновичем Шаниным. Лишившись родителей, я после многих мытарств нашла приют в монастыре и питаю надежду, что на всю жизнь.
Врач покачал головой.
- Но ведь этот... Овчинников... без сомнения, только вами и дышит! Не пара он вам, простой мужик! Не могу ли я чем-либо услужить вам, чтобы тоже обрести право... приложиться к этой ручке?