Нет. Нельзя. Черт, я попал. Капитально.
Стоит мне только подумать, что Валентина уже не сможет меня удивить, как она поднимает лопаточку и начинает петь в нее, как в микрофон. Отдавая все сердце мелодии, она поет о том, сколько времени пыталась сдерживать свои чувства. Спрашивает, чувствует ли то же самое ее адресат. Она то и дело не попадает в ноты, но любому, кто бы ни увидел ее, было бы наплевать. Как и я, он бы пропал. Она фальшивит настолько очаровательно, что мое желание оттрахать ее превращается в желание целовать ее бездумно и долго, пока ее губы не забудут вкус всех прочих губ, кроме моих.
На финальной ноте она делает разворот и взвизгивает, увидев меня.
— О боже. — Она прикладывает руку к груди, на милом лице — шок и смущение. — Я думала, вы еще не проснулись. Долго вы здесь стоите?
Я отталкиваюсь от дверной рамы и иду к ней, наслаждаясь румянцем, распространяющимся у нее по щекам. Мой внутренний дикарь, хищник, охотник кричит — моя, моя. Моя. Вся моя.
— Недостаточно долго.
Очень изящным движением Валентина кладет лопаточку на белую тарелку рядом с плитой и выключает конфорку. Беспечной девчонки, какой она была секунду назад, больше нет, и я хочу, чтобы она вернулась.
— Надеюсь, вам понравилось шоу.
Нас разделяет всего пять шагов.
— Вы даже не представляете, как.
Четыре шага…
Волнуясь, она поправляет свой кардиган, складывает руки на груди и прислоняется к стойке.
Три шага…
— Что за песню вы пели?
Два…
Она смущенно трет шею, стараясь не ерзать под моим признательным взглядом.
— Ну… «Давайте начнем».
Теперь я стою так близко, что мы практически соприкасаемся. Нависая над ней, я усмехаюсь, кладу ладони на стойку и беру ее в плен.
— Да. Давайте, — шепчу.
Она с растерянным видом моргает.
— Я… имела в виду песню Марвина Гэя.
— Так это был Марвин Гэй?
— Я немного не попадала в ноты.
Я выгибаю бровь, уголки моих губ дергаются вверх.
— Вот как?
— Окей, может быть, много. — Она открыто смеется, ее глаза за очками — вихрь шоколада и карамели.
Ах. А вот и снова она.
— Вы голодны? Я приготовила завтрак.
— Зависит от того, как вы готовите, — дразню ее я, наслаждаясь происходящим до опасного сильно, больше, чем должен. — Если так же хорошо, как поете, то… — Я изображаю гримасу.
Она шутливо шлепает меня по груди.
— Дурак.
Мы смеемся, и это приятно, как сигарета после отличного траха. Когда смех замолкает, становится тихо, но на наших губах остаются улыбки. А ведь я могу и привыкнуть, думаю я, — к ее смеху, к ее присутствию, заполняющему пустоту моих комнат. Незваная мысль застигает врасплох. Но стоит ей появиться, и она, как семечко, прорастает во мне, пускает в мою душу корни.