— Я не верил в любовь. Не доверял людям. Я был островом — островом, до которого никто не мог добраться. Но однажды все изменилось. Я научился доверять и верить в любовь, и случилось это благодаря тебе. Я люблю тебя, Вэл... — Его руки с какой-то обреченной беспомощностью падают вниз. — И не знаю, что станет со мной без тебя. Наверное, отец был прав на мой счет…
— Не понимаю. При чем здесь твой отец? — Каждый раз, когда я спрашивала о его детстве, вспоминая свое, я словно упиралась в глухую стену. Он либо менял тему, либо заставлял забыть о ней с помощью поцелуев. В конце концов я научилась уважать его нежелание обсуждать прошлое, надеясь, что однажды он доверится мне и поделится этой частью себя.
— Я знаю, что никогда о нем не рассказывал. — Уильям делает паузу, чтобы тщательно взвесить следующие слова. — Тому есть причина. — Он криво усмехается. — Он, скажем так, вряд ли смог бы когда-либо претендовать на приз отца года.
Я непонимающе хмурюсь. В душе возникает какое-то зловещее чувство.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты видела шрам у меня на спине?
Я киваю, подготавливая себя к тому, что он скажет.
— Помнишь, как я объяснил его?
— Ты сказал, что ваша немецкая овчарка сорвалась с поводка и укусила тебя. Вырвала кусок кожи. Началось заражение, и ты долго лежал в больнице.
— Макс сорвался с поводка не случайно, — произносит он тихо с лишенным эмоций лицом. — Я пытался защищать мать и Гвинет, но это лишь распаляло его. Он избивал нас все сильнее, все чаще. Когда он умер, я был на седьмом небе от счастья. Я ненавидел его.
От боли за них струны моего сердца скручиваются и переплетаются так, что больше их не распутать.
— Я тонул в ненависти. Она отравляла мне кровь. Он часто повторял, что я не стою любви, и я верил ему. Я носил его слова и ненависть как броню. До тех пор, пока не встретил тебя.
— О, Уильям. — Я обнимаю его и притягиваю к себе. Мое сердце разрывается от жалости к нему и тому мальчику, которым он был.
— Вэл, ты нужна мне. Ты — тот клей, который не дает мне развалиться на части. — Он тоже обнимает меня, весь дрожа от отчаяния. — Я не мог ни думать, ни есть, ни спать. Я наказывал себя за то, что уничтожил наш брак — единственное хорошее, что есть в моей жизни.
Быть может, я ошибалась. В своей истории я изобразила злодеем его, но, возможно, все это время злодейкой была я сама.
И в этот момент на меня обрушивается чувство вины. Оно поглощает меня целиком, я тону в нем… Боже. Что я наделала? Я больше года держала измену Уильяма, как пистолет, прижатый его к виску. И чем занималась в это время сама? Теряла голову из-за другого мужчины.