Я не удержался и хмыкнул, встав напротив клюющего носом «Хоттабыча», как про себя я называл Василия. Дед спал: проходи – не хочу. Хоттабыч был тем самым стариком, которому в детстве я, не удержавшись, врезал по морде из-за его слов о Боге. Помню, позже я каялся и слёзно просил у него прощения, на что усмехнувшийся тогда старичок обнял меня и нежно произнёс:
«Эх, Сашка, да какой там «прости». Думаешь, не понимаю? Сам бы, имей я сил, отметелил тут всех, до единого. Страшно ведь. Эмоции так и хлещут. Я, вон, не знаю ни что с моим сыном, ни с женой его, ни с внучками… Ты только, дружок, плохо бил. Вон, становись-ка, покажу, как надо.».
Ухмылка сама собой налезла мне на лицо. Василий и одиннадцать лет назад был окаменелой древностью, а уж теперь… Но старик всё равно держал марку, не желая признавать ни разваливающегося тела, ни подводящего зрения – очки, вон, держатся кое-как на скотче, но скоро совсем на кусочки развалятся.
– Хоттабыч! – наклонился я к Василию, щёлкнув перед его носом пальцами. – Проснись и пой!
– А!!! – дёрнулся дед, ткнув в меня дулом винтовки.
Я волей-неволей отпрянул назад, а Хоттабыч, смерив меня сонным, но жёстким взглядом, медленно опустил оружие, навалившись спиной на спинку стула. Голос его, хриплый и тихий, был похож на скрип двери, а через слово старик задерживался, чтобы глубоко вдохнуть:
– Саша, гад ты зубоскальный… Здорово, Лёшка! – махнул он рукой высунувшемуся из-за моего плеча мальчугану. И вновь перевёл на меня хмурый взгляд. – Сколько раз просил меня так не называть, ан нет, всё глумишься…
– А ты бороду сбрей сначала, тогда и Хоттабычем звать перестану. Будешь просто «Хот»! – хихикнул я, спиной ощущая негодование Лёшки.
Молчи, мелкий, ничего ты не понимаешь. Это ж традиция! Пройти и парой острых словечек с Василием не перекинуться – дурной знак!
Старик отмахнулся от меня, простонав:
– Ещё и спать мешаешь, засранец.
– Ну! А кто тебе снился? Варвара наша? Повариха? Тогда понимаю… – протянул я, хохоча и наслаждаясь тем, как сморщился, стараясь сдержать улыбку, Хоттабыч. – И вообще, что на посту дрыхнешь?
Наконец, Василий заулыбался.
– А чего тут? – развёл он в стороны руки, сжав винтовку коленями. – Вон, за весь день даже белка не пробежала. Тихо…
– М-да? – не удержался и причмокнул я, засовывая руку в карман. – А это видал?
Я протянул Хоттабычу камень-тотем и вложил его в трясущиеся руки. Тут же было наползшая на лицо старика улыбка исчезла, будто её и не бывало, а глаза сощурились, близоруко разглядывая вещицу.
Наконец, вдоволь налюбовавшись ею, Василий вернул мне камень обратно и проговорил пугающе стальным голосом: