Левый фронт, ЛЕФ — вот так надо было жить, только так можно было чувствовать и выражать время.
Борис по рекомендации комэска был принят в ЧОН. НЭП заканчивался, жизнь становилась жестче, бандиты то там, то тут грабили и сжигали местечки, приходилось неделями колесить по уезду. Однажды его отряд попал в засаду и, потеряв несколько бойцов, отступал к лесу, Борис был ранен в грудь и потерял сознание. Нашел его, перевязал и привез в город реб Шама, а выхаживала нескладная, остроносая, с такими же длинными руками, как у отца, незамужняя дочка Шамы, Тамара.
Выздоравливал Борис трудно. Пулю, прошившую правое легкое и застрявшую под лопаткой, доктор Арбитман, лишившийся левой руки в германскую войну, извлек сохранившейся правой. Помогала ему Тамара, которую он быстро обучил названиям медицинских инструментов. Корнцанг, зажим Кохера, скальпель, шприц Жане, игла Дюфо, повторяла она за ним и едва удержалась от смеха, впервые увидев почкообразный тазик, напомнивший ей ягодицы соседки Двойры, выпалывающей в огороде сорняки.
Лихорадка трепала Бориса, он все чаще впадал в беспамятство, лоб его был горячее печки, и Тамара прикладывала к нему смоченное холодной водой полотенце, по несколько раз в день меняла рубашки, пыталась разжать губы и влить в рот хоть несколько ложечек бульона.
Доктор Арбитман с каждым посещением становился все мрачнее, единственной рукой он выстукивал ребра больного, выслушивал его, став на колени и приложившись волосатым ухом к груди, и однажды сказал: «Все, ждать больше нельзя». В этот день он достал из принесенного с собой саквояжа стерилизатор, скальпель, шприц Жане, длинную толстую иглу, и высокую банку с притертой резиновой пробкой и двумя стеклянными трубками. Все это он отдал Тамаре и приказал прокипятить. Она разожгла примус, поставила на него стерилизатор с инструментами. Борис был в забытьи, дышал хрипло, с трудом. По просьбе доктора Тамара приподняла исхудавшего, почти невесомого Бориса и доктор быстрым едва уловимым движением воткнул скальпель в его правый бок и расширил рану корнцангом. Из раны густой темной струей потекла вонючая жидкость.
Тамара сжала зубы, чтобы не закричать, под ладонью правой руки часто-часто, как у птенца билось его сердце.
— Не отдам, — шептала она, — не отдам, никому не отдам.
Через две недели, вынырнув из бреда, Борис узнал, что Люба исчезла в тот же день, когда его ранили. Тогда же исчез и пан Юшкевич. И только весной, когда исхудавший, кожа до кости, Борис вышел во двор, Тамара по большому секрету рассказала ему, что Люба в тот августовский день уехала с Шамой. Затаившись в сенях, она слышала, как Люба уговаривала отца перевезти ее через польскую границу.