— Ром, я замёрзла, — скуксилась Оксана, глядя на парня снизу вверх, едва он вернулся.
— Давай я принесу из гардероба твою шубу, — предложил он.
— Нет, шубу не надо, там в рукаве шарф, принеси его.
И Ромка убежал за шарфом, потом за соком, потом за трубочкой взамен той, что Оксанка уронила. А потом эта белокурая стерва позвала его танцевать и глядя на то, как по-хозяйски он положил руки ей на задницу, в мигающем свете цветомузыки Данке открылась истина.
— И давно ты с ним спишь? — спросила она, когда они уединились в дамской комнате.
— Неважно, — отмахнулась Оксанка, пытаясь выйти.
— Нет, важно, — преградила ей Дана путь рукой. — Может ты и не от моего брата вовсе беременна?
— А вот хрен тебе! — посмотрела на неё Оксанка в упор. — Как раз от твоего. И не тебе меня осуждать, что я пытаюсь как-то устроиться и найти своему ребёнку отца.
— У него уже есть отец.
— Теперь мне не страшно, даже если ты проговоришься. Кайрат тебе не поверит. И с Ромкой мы спим ровно столько, чтобы ребёнку хватило времени родиться.
Она скользнула под руку, пока Данка переваривала услышанное.
— А генетическая экспертиза? — спросила она вслед.
— А кто ему позволит её сделать?
Остаток вечера Оксанка сидела напротив, как ни в чём не бывало потягивала свой сок, унижала своего парня и делала вид, что ничего не случилось.
— Потанцуем? — протянул Лёха руку Данке, когда заиграло что-то медленное и грузовое как танкер.
— Конечно!
И они танцевали, а Данка чувствовала себя паучихой. Она со своими клоповьими размерами отхватила себе целый платяной шкаф, а ведь могла бы кого и пониже и поуже в плечах найти. Он ведь явно рос не для неё, а для какой-нибудь гренадёрского роста красавицы.
— Лёх, — прокричала она ему куда-то под мышку, — скажи, чем тебя в детстве кормили?
— Наверно тем, что отбирали у тебя, — прозвучал его голос где-то над макушкой.
— Скажи, а сколько здоровый мужик двухметрового роста может обойтись без секса? — она закинула голову, словно ей перерезали горло, чтобы спросить это честно глядя ему в глаза.
— Сколько угодно, если этот мужик я, — он склонился над ней как Гулливер над лилипутом. — Не думай об этом. Я же вижу, как ты дёргаешься, когда я к тебе прикасаюсь. Словно тебя изнасиловали.
Сквозь орущую музыку его голос звучал глухо, но она слышала каждую букву.
— Нет, ничего такого не было, — а это была неплохая мысль, но нет, врать она не будет. — Но спасибо тебе.
И тогда он нагнулся ещё ниже и её поцеловал.
Мягко, нежно, на вдохе. Музыка рвала ей мозг, а его губы рвали ей душу. Ну, почему нельзя, чтобы он плохо целовался? Извозил бы её слюнями и дело с концом. Но, нет же. Его губы влажные и холодные, и они ничего не требуют, они отдают свою прохладу как родниковую воду, и невозможно напиться, хочется ещё и ещё, до хрипоты, до ангины, до обморока.