В дальнейшем, до 1929 г., пока не оказались разбитыми и троцкисты, и левая (Г. Зиновьев, Л. Каменев) и правая (Н. Бухарин, А. Рыков) оппозиции, такой беспредельной власти у Сталина не было. Он хитрил, изворачивался, по очереди натравливал своих противников одного на другого. Но и переоценку своей личности, и подозрительность, и жестокость, и ненависть ко всем, кто осмелился ему противоречить, он еще умело маскировал.
Впрочем, в 1927 г., когда он расправился со своим главным соперником — Л. Троцким, что-то произошло. Простор для власти открылся еще и потому, что после смерти М. Фрунзе армия оказалась в руках послушного ему К. Ворошилова, а после смерти Ф. Дзержинского ГПУ (предшественника НКВД — МВД — КГБ) фактически возглавил его ставленник Г. Ягода (В. Менжинский тяжело болел). Именно в конце 1927 г. внезапно от отравления умирает В. Бехтерев, по слухам после осмотра Сталина назвавший его «сухоруким параноиком».
Наступил 1929 г., названный Сталиным «годом великого перелома». Вся оппозиция была уже растоптана и унижена, вся власть оказалась в руках Сталина. Тогда выступило свойство паранойяльных личностей, которое в МКБ-10 перечисляется первым — непереносимость препятствий и отказов в том, на что эта личность считает себя вправе претендовать. Крестьяне отказались за бесценок отдавать хлеб государству. Сталин ответил массовым «раскулачиванием» и стремительной всеобщей насильственной коллективизацией (у колхоза хлеб отнять легче, чем у единоличника). Около 3 млн. семей трудолюбивых и зажиточных крестьян посреди зимы выгоняли из дома, лишали скота и всего имущества и ссылали в Сибирь, Казахстан и на Дальний Север. Их перевозили как скот — в мороз в неотапливаемых товарных вагонах и вышвыривали в пустых необжитых местах. Настоящих кулаков (т. е. богатеев, живших чужим наемным трудом) было не более 3 %. Сопротивлявшихся расстреливали. Это Сталин назвал «ликвидацией кулачества как класса». Российское крестьянство было обескровлено, лишено лучших тружеников.
С этого года паранойяльные черты стали все более развиваться и заостряться.
Об одной из важных черт — болезненной подозрительности — не раз ведет речь Н. Хрущев в своих «Воспоминаниях». Сталин любил внезапно пристально посмотреть на своего собеседника и вдруг спросить: «Почему ты сегодня не смотришь прямо? Избегаешь мне глядеть в глаза?». О патологической подозрительности говорил Е. Смирнов — бывший министр здравоохранения (а во время войны Начальник Главного Военно-Медицинского управления), когда-то окончивший Военно-медицинскую академию и слушавший лекции В. П. Осипова. Он рассказывал, что осенью 1952 г. Сталин вызвал его на дачу в Сочи, беседовал о разных посторонних вещах и вдруг неожиданно спросил: «Кто лечил Жданова?» — «Профессор Коган». «А Димитрова?» «Тоже он». «Обоих лечил и оба умерли!». Никаких доводов Е. И. Смирнова, что у обоих были тяжелые сердечные инфаркты (а Жданов к тому же в последние годы сильно пил), Сталин слушать не хотел, многозначительно повторял: «Обоих лечил и оба умерли!»