Февральская революция 1917 г. выдвинула в свои вожди фигуру не менее театральную. Александр Федорович Керенский, сын директора гимназии в Симбирске, будучи присяжным поверенным (т. е. адвокатом), до революции охотно выступал защитником на шумных политических процессах и прослыл талантливым оратором. Именно это послужило поводом для избрания его в 1912 г. в Думу, где его красноречие было замечено. После февраля 1917 г. во Временном правительстве он сперва получил портфель министра юстиции. Но через два месяца Керенский уже военный и морской министр, а с августа того же года — глава правительства — «министр-председатель» и верховный главнокомандующий!
Что это был за человек? Фигляр, позер, истерик — такими словами характеризовали его некоторые со временники. В. И. Ленин назвал его «героем фразы», «министром революционной театральности» и даже «балалайкой». Речи Керенского не блистали ни глубиной анализа, ни оригинальностью обобщений, ни самобытной яркостью образов, ни логикой построений. Они состояли из крикливых фраз и заезженных штампов: «родина в опасности», «завоевания революции в опасности», «русский народ — самый свободный народ в мире», «нож в спину революции» и т. п. Почему же его выступления поначалу оказывали столь сильное впечатление? Секрет был в том, как эти речи произносились — с пафосом, с наигранной горячностью, с театральными приемами. Он то доводил голос до шепота, то отдельные фразы выкрикивал, неистово жестикулировал. На первых порах неискушенным это казалось проявлением энергии, искренности, вдохновения, таланта. Керенского не раз встречали овациями. Его сопровождала клака восторженных барынек, которые после каждой речи осыпали его цветами. Совет Республики и Временное Правительство не раз стоя приветствовали его. Но все это был построенный на внешнем эффекте успех актера, а не государственного деятеля.
Выступать с речами доставляло Керенскому наслаждение. Именно речи приносили ему успех. Так он и управлял с помощью одних речей и трескучих приказов сперва всей российской юстицией, затем армией и флотом воюющей страны, а затем огромным государством со всеми его вооруженными силами. Вернее пытался управлять, а еще вернее, воображал, что управляет. Все строилось на эффекте. Когда Керенский появлялся на сцене Мариинского театра с намерением произнести очередную речь, с ним выходили его адъютанты и вытягивались по стойке «Смирно!» Подобный кордебалет вызывал насмешки, но Керенский их не замечал. Он разъезжал по Петрограду в открытом автомобиле с единственной целью покрасоваться перед публикой. Сам он так вспоминал об одной из таких поездок: «Улица — прохожие и солдаты — тотчас узнавали меня. Военные вытягивались. Я отдавал честь, как всегда, немного небрежно и слегка улыбаясь». Став министром-председателем, Керенский немедленно поселился в Зимнем дворце, в покоях Николая И. Созерцание собственной персоны в царских апартаментах было для него настолько упоительным, что он не видел всей неуместности этого для «вождя революции». Именно за это он получил презрительные клички «Александра IV» и «новой Александры Федоровны» (жена Николая II была ему тезкой и по имени, и по отчеству). Надменность и выспренность, которые сам Керенский принимал за величественность, росли со скоростью, не уступавшей его карьере. В Зимнем он уже как самодержец говорил: «Мой народ». В беседах с подчиненными он вел себя, как на сцене: «Генерал! Подойдите сюда! Доложите, как Ваши дела!» — подзывал он кого-нибудь из военных советников.