Тайменев остановился, огляделся. Вот он, мир по ту сторону, мир безлюдья и откровения. Николай понял, что черта, отделяющая жизнь от потаенной мечты, пройдена; и все вопросы, ждущие ответов, растворились в первозданности.
Справа - серая стена, уходящая вперед все более крутым срезом; слева - наклоненная вверх зелено-голубая плоскость; сверху - ослепительно синяя опрокинутая чаша; под ногами - теплый золотой ковер. И он, - единственный в уходящем куда-то четырехцветном тоннеле.
Теперь-то и можно остановиться, отдохнуть. Долой волю, организацию; долой все, придуманное обществом для него и им самим для себя. Пусть останутся голые инстинкты, рожденные вместе с ним, гнездящиеся в вихрях генов и выглядывающие из всех щелей-желаний, ждущие своего часа. Долой развращенную чувственность и не менее дурно пахнущий аскетизм. Послужим же раскрепощенным обонянию и осязанию, слушанию и видению. И немедля!
Увидев кусок лавы, выступом-креслом выдавленный из скрытых вулканических глубин, Тайменев решил: именно тут, на этом камне сосредоточена теперь вся его жизнь. Дальше идти просто некуда. И ничего более ему не надо, а если у него и есть сейчас что-то, оставшееся от прежней городской жизни, то пусть заберут, кому хочется.
Каменное кресло, теплое и ласковое, оказалось очень удобным, словно его отлили по мерке. Тайменев устроился в нем, представившись кошкой, растекающейся по камню большой нераздельной чернильной кляксой. И улыбнулся тому, что вообразил себя именно кошкой, а не котом. Улетали лишние мысли. Море и небо слились в единое целое, и оно проникало через глаза, уши, кожу внутрь... Нет ничего целительнее полной слитности с природой, когда исчезает все разделяющее, опосредующее, подменяющее. Океанский лайнер, великаны Пасхи, Франсуа со спасительной кока-колой... А интересно, почему он оставил не бутылку виски? И этот вопрос растаял в наплывшей тишине.
Много позже Тайменев решил, что именно здесь, на кресле, сотворенном для него вселенной за тысячи лет до его рождения, наметилось то, что определило всю его дальнейшую судьбу. Переход прошел мимо осознания. Наверное, самые главные биографические переломы приходят незаметно.
Солнце легко катилось в гору. В студенистом струении воздуха качались, сменяясь, неясные очертания, тонули в светлоте и вновь всплывали смутные тени... Тайменев спокойно следил за сменой видений. Миражи? Галлюцинации?
Внезапно донесся запах горелого: то ли дыма, то ли чего-то еще. Если дыма, то не того, что бывает от пережаренного мяса либо рыбы, прогорклого и противно-неприятного; не дыма пожарища; а дыма независимого, дыма самого по себе. Горечь, разлитая в горячем воздухе и существующая отдельно от него, несла пряную свежесть, заставляла расширяться ноздри и легкие.