Зов Силы молчал, и это почти не беспокоило. Достоин небольшой передышки.
Но к Агате Грегори являлся только в облике Фаэтона-Хранителя, и только этим именем ей назывался. Вдвоем начали они сопоставлять слова и символы, новый язык придумывая, всем и каждому понятный.
— Я верю, скоро и мы сможем побывать на Фаэтоне, — поделилась она как-то раз мечтами, говоря на новом языке. — Я увижу те страны без единого правителя, познаю жару и зной. Расскажи еще о своем мире, — попросила принцесса и слишком нежно посмотрела, будущая правительница холодного мира.
А Грег смотрел на нее и видел себя — избранную, с судьбой предопределенной:
— Агата — мое последнее дитя, — однажды рассказал король, — не всегда может спасти даже Сила. И Агата еще так мало знает о мире. Но она надежда будущего. Все мои видения говорят: уготована ей великая судьба. Выбрана она Силой планеты. Но даже та не поможет, если после двадцать второй зимы своей не огласит Агата жениха, того, кто поможет род наш великий продолжить. Иначе обрушит народ на нее гнев свой и боль разочарования, обратит Силу против, и лишу я её права на трон и изгоню из замка родного, и придется мне или новое дитя зачать, или иного близкого к роду наследника на престол посадить.
Ни тени сомнения, ни тени раскаяния или сожаления в голосе: таковы их законы, сейчас непреложные.
— Почему двадцать вторая зима, почему не позже? — Харон всегда умел задавать слишком прямые и неудобные для остальных вопросы. — Раз вы тут по тысяче лет, зим и прочего живете?
— Переломный возраст, — уклончиво и расплывчато ответил тогда король Лумиан. — А затем: время для нас течет иначе.
И до двадцать второй зимы принцессы оставалось совсем немного. И всё с большей надеждой смотрела она на Грегори, а он как мог не замечал этого, старательно сердце свое замораживал.
* * *
— Сегодня я покажу вам свою гордость, — возвестил король. В этот день он сам позвал Верховного, попросил его, Фаэтона и Харона явиться.
— Мы живем тысячи зим, мы лучше всех помним историю, знаем, кто мы и откуда, — рассказывал король, ведя их из тронного зала запутанными ходами, по длинным лестницам вниз и вверх, пока не вывел к серебристой большой двери, горящей яркими огнями. — Весь народ наш как никто другой близок к Силе. Иначе бы не выжили в этих краях. Мы сплели то, что иные зовут наукой, и то, что магией зовут, в единое прекрасное естество. Но это был наш выбор, наш путь. И другим с опаской, всё продумав, стоит ступать на него.
Король распахнул дверь, и дыхание перехватило: в просторном зале без крыши стоял дивный прибор, похож на машину, что недавно ученый муж из Кросса изобрел, но более гладкая, более совершенная.