Грузовик затрясло — мы свернули с шоссе в сторону, к реке. Остались последние десятки метров. Нащупываю в кармане гимнастерки приговор.
Остановилась машина. Короткий гудок. Мы на месте. Комендант выпрыгивает из кузова, командует:
— Выводи осужденных!
Первым вылезает из машины Корень и, сердито сплюнув, говорит:
— В дерьмовой компании приходится подыхать…
Медленно сползают на землю остальные осужденные. Они жили, как одинокие хищники, и никто не передал им доброго слова на прощанье. Я был вчера в тюрьме и объявлял, что приговор по делу вошел в силу. Пришли в рабочей спецовке из сапожной мастерской, которой руководит Яворский, юнкер Горовой, усатый капитан Барышев. Вежливо поздоровались, молча расписались, заявлений и просьб не имели. Прижимая обе руки к сердцу, как старому знакомому, поклонился мне Пальмиров. Прибежал в белом халате из тюремной больницы доктор-частник и засыпал меня просьбами о помиловании во все адреса. Ни слова не сказав, расписался хмурый Енисейский. До чего же он стал противен мне! Оказалось, что этот «революционер» являлся полицейским осведомителем на царской каторге, во время гражданской войны был связан с бело-чешским генералом Гайдой, а в Надеждинске — с Мещерским и Ивановым. Енисейский всюду и всегда обманывал, предавал и изменял — этакий негодяй по призванию. Жаль, что трибунал сохранил ему жизнь. Никто из осужденных ничего не спросил о своих бывших друзьях, приговоренных к расстрелу. Зина — ее приговорили к восьми годам лишения свободы — задержалась у стола, хотела что-то спросить. Я понимал, что из жизни уходят два близких ей человека: Гронин и Войцеховский. И простую формулу прощанья мог бы им передать. Но я ошибся.
— Скажите мне откровенно… — потупила глаза Зина. — Седьмого ноября будет амнистия?
— Нет! — зло ответил я и встал. Хотя к 5-й годовщине Октября амнистия непременно будет для всех заключенных. Советская власть милосердна. Но неужели красавица Зина всю жизнь будет думать только о себе?
Свежий ветерок гонит по земле опавшие листья, и они исчезают за кромкой обрыва. Один человек будет упорно ждать нашего возвращения. Я видел: Пашка Яковлев, брат погибшего краскома, в утренних сумерках провожал нашу машину у ворот трибунала. Он ничего не спросит, зная, что ему ничего и не скажут. Но Пашка захочет увериться в том, что убийцы брата не вернулись, исчезли навсегда.
Последним из грузовика вылезает надеждинский доктор со своим неизменным кожаным саквояжем. Он привязался к нам и основательно прокурил махоркой стены трибунала. Зачем ему сегодня медицинские инструменты и лекарства? Сейчас он должен будет сделать только одно: констатировать смерть.